Шел сильный дождь, и Корнелия не могла не испытывать жалости к герцогу, потому что даже природные стихии, казалось, были против него. Они приехали в Лондон уже после наступления темноты. Казалось, разумнее всего было бы провести ночь в Рочемптон-Хаус, даже если слуги их и не ждали, но герцог, хотя они уже пропустили два поезда, идущих до «Котильона», решил ехать на последнем, отправлявшемся из Лондона в одиннадцать часов.

Неужели этот мужчина — суровый и безразличный к ее комфорту — тот самый человек, который целовал ее груди и говорил: «Ты — младенец, и я должен оберегать тебя! Ты — ребенок, и я должен учить тебя! Ты просто маленькая девочка, хотя и старалась заставить меня поверить, будто ты женщина! Моя милая, неужели ты действительно думала, что сможешь меня обмануть накрашенными губами и нарумяненными щеками?» — «Но вы же обманулись… в тот первый вечер… в „Максиме“. — „Да, но лишь до того момента, пока не заглянул тебе в глаза и не увидел в них невинность. И… страх. Ты боялась меня, потому что я — мужчина, и ты не знала, чего от меня ждать! Ты то краснела, то бледнела! О, моя глупенькая малышка, неужели ты думаешь, что так могла бы выглядеть женщина, какую ты пыталась изображать?“ — „Вы… вы смеетесь надо мной!“ — „Только потому, что я безумно счастлив. Неужели ты не понимаешь, как ужасно я боялся потерять тебя? Но теперь, теперь ты — моя!“

Корнелия никогда не думала, что этот большой дом покажется ей родным, но она настолько устала, что обрадовалась знакомой обстановке, словно объятиям ласковых рук. Даже не потрудившись пожелать герцогу спокойной ночи, она позволила отвести себя наверх, в спальню, и через несколько минут уже крепко спала.

Она спала глубоким сном без сновидений, сном физически обессиленного человека, и, проснувшись, не сразу поняла, где она. Накануне ночью она из-за сильной усталости даже не заметила, что для нее приготовили огромную парадную спальню, где первое время после свадьбы спали молодые жены Рочемптонов.

Лучи солнечного света пробивались из-за краев занавесей, и Корнелия залюбовалась голубыми с серебром стенами комнаты и драпировками из розовой парчи, свисающими из-под резных ламбрекенов в стиле Карла II. Здесь были канделябры из уотерфордского стекла, зеркала в рамах с ангелочками из дрезденского фарфора, мебель из орехового дерева с серебряной инкрустацией в стиле королевы Анны и повсюду — знаки и символы любви, накопившиеся за многие поколения любви и преданности: сердца и двойные узлы, амурчики и стрелы.

Корнелия сонно улыбнулась от счастья, но вдруг, окончательно проснувшись, почувствовала в сердце прежний страх. Что, если теперь, когда они вернулись в «Котильон», Дезире будет забыта?

Ей подумалось: этот большой дом — идеальное окружение для герцога и всего, что за ним стоит: его титул, унаследованное положение при дворе, ответственность крупного землевладельца.

Он хотел бежать с тетей Лили, это так, но теперь все было иначе. Тогда вину возложили бы не на него, а на Лили, потому что она была замужем, и скандал был бы вызван именно тем, что она разрушила семью. Герцогу простили бы его грехи, особенно потому, что он был холост и ничем не связан.

Теперь же провинившимся был бы он, и это меняло все дело. Это он будет разведен, это он будет опозорен. Прекратятся королевские визиты в «Котильон», о которых всегда так много говорили, ему будет закрыт доступ на королевскую трибуну во время скачек в Аскоте, он не сможет появляться при дворе.

Развод становился довольно частым явлением, это правда, но виновная сторона все еще оставалась отверженной и не допускалась в приличное общество.