Мать Мария. Значит, сестра Констанция и сестра Бланш не смогут...

Настоятельница. Именно так.

Молчание.

Мать Мария. Ваше Преподобие подумали о том, что мадемуазель де Лафорс таким образом лишается утешения и поддержки, столь ей необходимых? . . ,

Настоятельница. Я подумала об этом. Я не могу рисковать безопасностью всех моих дочерей ради мадемуазель де Лафорс.

Мать Мария. Быть может, это не ради мадемуазель де Лафорс, но ради последней воли покойной и ради чести нашей Общины.

Настоятельница. Слабость одной из нас— это всего лишь ис­пытание и унижение. Мать Мария, я не хочу произносить ненужных слов, но вы говорите о чести так, словно бы мы не отказались давным-давно от мирской славы. Вы отлично знаете, что дочери Кармеля следуют за Гос­подом своим в стыд и бесчестье Его Страстей.

Мать Мария. Но, разве не должны они сперва разделить одиночест­во и страх Его последней ночи? Разве не будет ужасным несчастьем для нас всех, если дрогнет как раз та из нас, кто носит имя Пресвятой Смертной Муки? В битве честь нести знамя принадлежит храбрейшим, Мне кажется, будто Господь пожелал отдать наше знамя в руки самой слабой и, быть может, самой несчастной из нас. Не правда ли, это как знамение небес?

Настоятельница. Боюсь, что знамение это дано только вам. Это дочь моя, будете принесены в жертву слабости, и презрение достанется вам.

Мать Мария. Я готова к тому всей душой.

Долгое молчание.

Настоятельница. Вы знаете, мать Мария, подобная церемония не может быть совершена в такой тайне, чтобы в городе, наводненном шпи­онами, о ней рано или поздно не стало известно. Малейшая нескромность будет стоить нам головы.

Мать Мария. Что может быть для нас желанней смерти?

Сцена I

Зала капитула. В ней торжественно собираются все монахини. Прежде чем объявить декрет, настоятельница вместе с сестрами читает молитву Святой Терезы Авильской:

Я Твоя, и в мире сем я для Тебя.

Что Ты повелишь мне?

Дай мне богатство или нужду,

Дай мне утешение или печаль,

Дай мне веселие или скорбь,

Жизнь сладостную и солнце незатененное;

Ведь я предалась Тебе всей душой,

Что Ты повелишь мне?

Настоятельница. Я должна прочесть вам декрет Учредительного собрания, Запрещающий, впредь до особого распоряжения, приносить мо- нашеские обеты:

«Декрет от 28 октября 1789 года. Учредительное собрание постановляет, что принесение монашеских обетов запрещается во всех монастырях обоего пола, и что настоящий декрет будет вынесен на королевское одобрение и разослан по всем трибуналам и всем монастырям».

Такая мера огорчительна для каждой из нас, но особенно жестоко она постигает наших сестер Констанцию и Бланш. Поэтому прежде всего я обращаюсь к вам двоим, милые мои дочери. Я прошу вас великодушно пожертвовать блаженством, которого вы ожидали. Вы в тайне сердца принесете Господу те обеты, что суровый приказ запрещает вам произнести во всеуслышание. Что этот приказ несправедлив — не нам, бедным служан­кам, о том судить. Наше призвание отнюдь не в том, чтобы противостоять несправедливости, а в том, чтобы ее искупать, платить за нее выкуп. А поскольку у нас нет больше иного достояния,, кроме собственной жалкой жизни, мы сами и есть этот выкуп. Коль скоро мы не противостоим несправедливости, мы не имеем права и судить ее орудия. И в мыслях наших, и в наших молитвах мы не должны отличать тех, кто нас преследует, от других бедняков. Единственное их отличие — еще большая бедность или, вернее сказать, самая крайняя нищета, какую только можно вооб­разить. Ведь они лишены благодати Божией до такой степени, что полага­ют себя Его врагами. Такой бедности не поможешь миской доброго супа, она нуждается в молитвах, а исконное дело Кармеля — поставлять людям молитвы отменного качества.