|
И он ударил рукой по газете, которую принес с собой. - Вы придаете этому слишком большое значение. Она тоже дотронулась до развернутой газеты. - Это еще не тот момент, о котором я говорила. Если бы это событие наступило раньше, оно ужаснуло бы меня. Но долгое ожидание утомило меня и сделало равнодушной. Внутренне я давно отказалась от всего: простите, что я не сказала вам этого раньше. Я оставляю Рим и ухожу от всего. Он вскипел. - Вы можете это сделать! Он овладел собой, сложил руки и повторил: - Вы можете это сделать! Герцогиня, вы можете бросить дело, которое висит на волоске. Народ, который поклоняется вам и который на этих днях будет бороться за свободу во имя вас. Она остановила его. - Тише, тише, милый друг, - я знаю все, что вы можете сказать. Я совершенно не верю в победу этой так называемой монашеской революции. Но, не говоря об этом, этот народ будет искренно рад, если мы оставим его в покое с нашей свободой. Вы помните время арендаторских беспорядков? Как они ненавидели меня за то, что я хотела ввести просвещение, справедливость, благосостояние! Но я любила их мечтательною любовью, потому что видела в них близких к животным полубогов, статуи, уцелевшие от героических времен, строгие и бронзовые среди больших мирных животных, подле груд чеснока и олив, меж гигантских, пузатых глиняных кувшинов. На всей этой красоте я хотела воздвигнуть царство свободы. Теперь я отказываюсь и иду своим путем с одними статуями. Она говорила все тише и при этом думала: "Что я говорю ему?" Она видела, как ясно его лицо, несмотря на разочарование, как оно сияет душевной чистотой, и чувствовала его непобедимость. Она невольно сделала плечом движение к стене; казалось, она ищет защиты у Паллады. Он хотел ответить ей; она попросила: - Еще одно слово, чтобы вы поняли меня. Подумайте, сколько усилий и сколько денег потребовалось, чтобы вызвать у народа немножко жажды свободы. Оставим его, наконец, в покое, он не желает ничего лучшего. Мы оба, как и все - действительные поклонники свободы, в тягость людям. Мы посрамляем человечество и пожинаем вражду. Нам уступают, чтобы избавиться от нас, и такие события, рожденные досадой, страхом и злобой, мы называем борьбой за свободу. Она замолчала. "У меня плохая роль, - думала она. - Он может смирить меня именем идеала, которому я поклонялась". И она неуверенно улыбнулась. Сан-Бакко заговорил, наконец, без гнева, с той далекой от практической мудрости высоты, на которой протекала его жизнь. - Вы ставите крест над всей моей жизнью. - Нет! Потому что она прекрасна. - Но вы не верите в ее цель... Она протянула ему руку. - Я не могу иначе. Он взял ее руку и поцеловал. - И, тем не менее, я остаюсь вашим, - сказал он. Вдруг он ударил себя по лбу. - Но мы разговариваем! - воскликнул он. - Мы разъясняем друг другу свои мировоззрения, с гнусной газетой в руках, в которой какой-то негодяй осмеливается оскорблять вас, герцогиня! Вас! Вас! Он взволновался, его бородка тряслась. Он забегал по комнате, закрывая себе уши и повторяя: - Вас! Вас! И останавливаясь: - Ведь это невозможно! Мне кажется, я только теперь вижу, как это невероятно! Воротник давил его; он пытался расширить его двумя пальцами. |
