Хорошо побыть среди своих, которые все, как один. В воскресенье происходит укрепление семейных уз, чтобы женщины не смогли уклониться от родов. Эти несознательные, не принадлежащие ни к каким комитетам, которые могли бы за них заступиться. Зато по телевизору всякие непосвященные рассуждают о жизни эмбриона, который хочет жить. Да, и семя живет, ничего удивительного, ведь даже в пустыне есть жизнь! И только природа подыхает. Защитники жизни, обливаясь потом, молотят каменных политиков, чтобы высечь у них слезу жалости к тем беспомощным, что не могут существовать вне матки. Но тут наготове защитники леса: беспомощнее всякого эмбриона — дерево, которое в этой местности, падая, убило уже немало людей. И это месть природы несмышленышам. На владельцев леса еще никогда в жизни ни одно дерево не падало. Но именно они громко плачутся в газетах, пугая, что скоро, может статься, ни одно дерево вокруг них не зашумит. Зачем и на чем ему тогда настаивать, этому господину графу, господину князю, господину вождю? Под теплым одеялом озелененной скуки им ради забавы в голову приходит природа, вот там они хотят заложить парк, чтобы люди ходили в нем по кругу. Неимущим не нужно спортивного снаряжения, даже в катании на санках они не находят удовольствия, им нужны только их прямые косточки, которые они ломают, словно сухой хворост. Плача, смотрят жены на их мертвые тела. Ладони потеют у них от страха перед настоятелем кладбища, которому нужно платить кладбищенский взнос. Сберкнижки покрываются плесенью в их потных руках. Никто не реагирует на их вытье. Бедные женщины, маленькие вместилища (ибо женщина внутри полая) в самой середине, внутри других, более объемистых шкатулок, одна помещается в другую, и ничего-то в них нет, только нечто легкое, позванивающее и постукивающее: это желудочки их сердец, которые должны биться для других, ради денег и добра. У них в хлеву совсем нет или почти нет скотины, которой они могут питаться по большим праздникам и которую они обихаживают без малейшей любви. Они ногами пинают плоть, которая целиком от них зависит. Неужели они так свой характер проявляют? Как сорвавшиеся с гвоздя плакаты, треплются их шкуры на ураганном ветру перед грозой, сено гниет у них на глазах. Единственная корова за ночь лишилась запасов корма. Дети этого усталого племени людей копошатся повсюду, облепленные кислым соком сна в непроветренных каморках под крышей (самая красивая комната — это чисто прибранная супружеская спальня, с ритуальной куклой на обрызганной соком жизни двуспальной кровати, только врачу доводится видеть ее в деле. Дети — не что иное, как отбросы тела, денег сжирают — что скотина сена, но даже натуральную стоимость своей плоти не окупают), а по утрам прыгают в жадное чрево почтового автобуса. Сидячие места положено уступать трудящимся женщинам — раздраженно расталкивающим всех косолапым медведицам, ранним посетительницам кладбища и покупательницам. Сидячие места — единственное, что эти женщины вообще в жизни могут завоевать, поэтому они защищают их от вонючего нашествия чужого молодняка.