|
Мануэль Перейра да Понте Мартинс и Чарли Чаплин болтали друг с другом, не обращая на него никакого внимания, «как будто я умер». Машина объезжает длинный парк, темный, как страх ребенка. Ему хочется сойти. Спрыгнуть на ходу. Но нет, естественно, дверца заперта.
Даже когда он все потеряет, даже когда единственным его прибежищем станет улица, он все равно будет просыпаться с колотящимся сердцем, с крайним облегчением вновь обретая свою нищету, в упаковочных коробках, укрывающих его от непогоды, со старыми газетами, спасающими его от холода, в том тупике, где он обрел пристанище, свое решительное одиночество… Успокойся, это ведь был не Перейра, вспомни, это был не Перейра! Это правда, то был не Перейра. Так, хорошо, это был не Перейра. И тем не менее ночь за ночью кошмар будет повторяться. — Чего же вы хотите, когда вы уже окончательно проиграли партию, когда вам остаются одни лишь кошмары, поневоле начинаешь привязываться к ним. Этот я переживал единственно из удовольствия наконец просыпаться. — Так это был не Перейра? — Нет, конечно, это был Валентино. — … — … — Нет, кроме шуток?
24.
— Да, правда, черт! Чаплин и Валентино ожидали меня у трапа парохода! У меня масса подробностей, я могу… Марка машины, «обустроенной, как салон старой шлюхи», марка их костюмов, шляп, французские сигареты Валентино, английские туфли Чаплина, перчатки пекари у них обоих, тема их разговора, «они говорили о кино, Валентино хотел перейти к режиссерской деятельности», имя шофера, его белый плащ с черным бархатным воротником… (Почти список художника-декоратора, который обходит площадку с записной книжкой в руке, чтобы удостовериться, что все на своих местах и соответствует эпохе.) Он будет часами вспоминать все до мельчайшей детали, возводя их в ранг неоспоримых доказательств! Никто даже не попытается ему поверить. Ему лишь щекочут нервы, чтобы посмеяться: — Ну, давай еще раз про Чаплина и Валентино! За последний стакан. — Что меня больше всего сначала потрясло, когда я понял, что это был не Перейра, а Валентино, это то, насколько Валентино отличался от Перейры. При этом один бог знает, как они были похожи! Вплоть до манеры держать мундштук. Однако Валентино — это был тот же Перейра, только с душой: это разнило их невероятно! Природа иногда выделывает такие фокусы… Вы знаете, что он был святой, этот Валентино, вы знали об этом? Здесь больше уже никто не понимает, что он говорит, это несхожее сходство — слишком высокая планка для этих голов. — Ты что-то начинаешь мудрить. — Потому что это правда.
25.
В машине, которая покидает порт («и на сей раз это уже не сон»), Чаплин слегка журит Валентино. Он обращается к нему как старший брат. Обе звезды говорят о кино. Очевидно, Валентино хочет перейти к режиссерской деятельности. Он, вероятно, только что рассказал свой сценарий Чаплину и несколько взбудоражен, его глаза все еще увлеченно блестят. Он спрашивает у Чарли, что тот думает о его сюжете. «Гордон, вы знаете, отзывался с большим энтузиазмом!» — «Дело не в этом, — терпеливо отвечает Чаплин, — все банкиры мира найдут ваши сюжеты сногсшибательными, Руди». Старший брат преподносит урок реализма подмастерью. «Встав по другую сторону от камеры, вы спуститесь с Олимпа, вы выйдете непосредственно на арену». Чаплин говорит тихим, но уверенным голосом, немного в нос: «Прокуроры ждут нас на земле, Руди». Он говорит со знанием дела: «Не стоит слепо доверять банкирам, особенно Гордону, я имел с ним дело во время съемок, Малыша“». Чаплин категоричен: «Фильмы не снимаются на Уолл-стрит». |
