— Ну конечно, конечно, он говорил о вас, вам я могу сообщить…

В Туане, хоть он и считался «домашним котенком» Тима, а также любимцем Бенета, было, по всеобщему мнению, нечто загадочное, хотя, разумеется, и не зловещее. Его называли еще «студентом-теологом». Когда-то он с лучшими отметками на курсе окончил Эдинбургский университет и некоторое время преподавал в одном из лондонских колледжей, а теперь работал в книжном магазине и, судя по всему, никогда не переставал учиться. Говорили, что он был учеником ученика самого Шолема. Правда это или нет, никто не знал.

По отцовской линии Туан был евреем. Будучи ребенком, его отец вместе со своей семьей спасся от участи жертв холокоста. Они бежали и поселились в Эдинбурге. Женитьба его отца на девушке-шотландке пресвитерианского вероисповедания в местной еврейской общине наделала много шума. Особенно рассердился дед, но с рождением внука стал относиться к браку сына терпимее. Туан помнил, как сидел у него на коленях, а также как шел в траурной процессии на его похоронах. Еще более раннее воспоминание: отец называл его Яковом, а мать — Томасом, и Томас зачастую одерживал верх!

Отец Туана говорил со своим единственным ребенком, маленьким сыном, на иврите и идише, отдал его в Свободную иудаистскую школу, водил в синагогу, заставлял ходить в черном, носить кипу и настоял на обряде бар-мицвы. Таким образом, в школе его официально называли Яковом, но иногда также и Томасом, точнее, Томми. Насколько он помнил, его родители никогда серьезно не ссорились, мать ничуть не настаивала на том, чтобы он исповедовал суровую шотландскую религию, которой следовала сама, и они с отцом благополучно жили, страстно любя друг друга.

В Туана Томми переделал впоследствии дядюшка Тим, позаимствовав это прозвище из романа Джозефа Конрада.

Во время учебы в Эдинбургском университете Туан обнаружил интерес к религии. В Лондоне по совету широко мыслящего коллеги стал преподавать историю религий. Он ходил по лондонским храмам и молельным домам, изучая разные религиозные обряды, что навело его на определенные выводы.

Позднее наблюдательные коллеги упрекали его в том, что он воспринимает все это слишком серьезно, а также в том, что занимается этим с чрезмерным увлечением. Другие упрекали его в легкомыслии, что было несправедливо. Просто Туан открывал для себя мистицизм. Это открытие ничуть, как ему казалось, не увело его от того, что он понимал теперь под добротой и добродетелью — качествами, которые он в полной мере находил в своих родителях.

Он писал им домой, иногда очень занятно, о коллегах — университетских преподавателях, о своих изысканиях, картинных галереях, о пиджаке, купленном на распродаже, но не мог толком объяснить, что именно начинал понимать в религии. Часто он в письмах умолял родителей перебраться к нему в Лондон. Поначалу такая возможность не отвергалась, но потом надвинулась тень отцовской болезни. Туан тут же помчался домой и увидел отца бодрым, поправляющимся, не нуждающимся в том, чтобы вокруг него суетились. Он поговорил с врачом, вернулся в Лондон, звонил домой каждый день и каждый день слышал радостный голос отца. Когда Туан в следующий раз приехал в Эдинбург, отец был здоровым, но немного усталым.

Туан поговорил с матерью и с доктором и, решив задержаться на несколько дней дома, позвонил в Лондон коллеге. Отец убеждал его вернуться на работу, но теперь Туан боялся оставлять его. В тот день отец, как всегда, полеживал в постели, Туан решил, что он спит, потом понял, что он без сознания, а еще через некоторое время — что отец умер. Туан организовал похороны. На похоронах плакал, плакала и мать, вообще было много скорбящих.

После ухода отца Туан долго оставался с матерью, они часто сидели рядом и плакали. Мать никого не принимала. Туан предлагал забрать ее с собой в Лондон, но она отказывалась ехать, не хотела покидать дом, где прожила столько лет.