– Я спросил, блядь, где она? Мне нужно ее вернуть.

– Зачем? – хором спросили они.

– Потому что она стоит бабок, – отрезал я. Руки сами по себе сжимались в кулаки. Желание бить и крушить переполняло.

Это их, кажется, отрезвило.

– Что, больше двадцати пяти евро? – поинтересовалась Роз.

– Она стоит миллионы, чертовы идиотки! – Голос срывался на слезы гнева.

Повисло короткое молчание. Таким они меня еще не видели.

Затем Роз выпалила:

– Мы продали ее Гарри Гоуви.

– Он живет на Лэддер-хилл.

– Но сейчас его там нет.

– Он будет в центре досуга. Папа помогает ему с Ночью Фейерверков.

– Которая начнется с минуты на минуту, – добавил Норман. Ступеньки трещали под его весом, когда он спускался, застегивая ширинку. – Не хочешь прокатиться, приятель? Ты у нас животное общественное. «Упитый Ворон» будет там en masse – эй! Погодь! Можно не спешить, друг.

Я схватил ключи от «нюанса» и вылетел на улицу.

Эволюционный банкет

Буду ли я когда-нибудь иметь счастье называть ее Фиалкой?

Я изумленно смотрел на проносящуюся мимо обстановку, волочась в Фиалкином кильватере и думая: что за сказочный зверь человек! Разве бывают канделябры изысканнее! Разве бывают портьеры из бархата краснее, тяжелее и сильнее затянуты шелковыми золотыми шнурами! Разве бывают вечерние платья объемнее, невероятнее или очаровательнее!

– Смотрите, – прошептала мне в ухо мисс Скрэби. – Вон там! Королевская Бегемотица!

И я увидел ее возле кадки с пальмой – саму Королеву Викторию, низенькую мадам, не выше меня, в черном наряде вдовы, обиженно корчит толстое лицо, окружена раболепствующими придворными и воздыхателями – среди коих неожиданно оказался доктор Скрэби, неуклюже проталкивающийся вперед.

– Старый лицемер, – пробормотала моя возлюбленная, наблюдая, как отец отвешивает сложный и опасно низкий поклон и разгибается, дабы поцеловать затянутую в черную перчатку руку монарха. – Посмотрите. – Фиалка махнула в сторону стола с закусками. – Кабийо превзошел себя! – произнесла она с гордостью и легкой грустью.

Перед нами на белой скатерти стола, протянувшегося через всю бальную залу, раскинулось великолепное, сверкающее одеяло яств; гости, вооружившись фарфоровыми тарелками, наворачивали бледных угрей в желе, сияющие креветки, охлажденный черепаховый суп из громадных супниц, розовую пасту из лоханей, тарталетки с кусочками странно пахнущего мяса, горы рахат-лукума и прочих экзотических bonbons; вокруг слонялись официанты с огромными блюдами устриц, украшенными дольками лимона и лайма, с гигантскими подносами бланманже и нуги, увенчанной шоколадным кремом. На небольшом возвышении стояло грандиозное белое желе, политое ароматным соусом из клубники, в окружении блюдечек с лакричными конфетами и шербетом. Под ним на полу виднелась эмалированная ванночка с фруктовым салатом, и официант раскладывал по тарелочкам клубнику, дыню, ежевику и – у меня слюнки потекли, когда я заметил первый кусочек, – бананы и украшал их тертым шоколадом и завитками сливок.

Впечатляюще.

Настолько впечатляюще, что мисс Скрэби внезапно бросила меня и ринулась поздравлять шеф-повара.

– Мсье Кабийо! – закричала она, несясь головой вперед в раскрытые объятия пузатого человечка в высоком белом колпаке.

– Ma petite chérie! Ma petite Violette! – воскликнул Кабийо, прижимая мисс Скрэби к груди.

О, как это прекрасно – воссоединиться с тем, кого любишь! Чего бы я только не отдал, чтобы меня так обнял мой дорогой Пастор Фелпс!

Оглушенный внезапной тоской, я отвел взгляд от развернувшейся передо мной трогательной сцены.