Изменить размер шрифта - +

Только тогда, увидев все это на огромном киноэкране, я впервые понял, что мне удалось создать – что я хотел создать – во имя Искусства. Во имя Грегстона.

Пожелай я сделать из происходящего фильм, в этом месте мой персонаж Грегстон, наверное, должен был бы вскочить и опрометью броситься вон из кинотеатра. Или, на худой конец, прокричать экрану что-нибудь вроде: «Не надо!» или: «Перестаньте! Я ошибался! Мне очень жаль!» Но это было бы слишком пошло, а ведь наша задача делать Великое Искусство, невзирая на цену.

В реальности же я сидел и смотрел финальную сцену, которую решил включить в фильм: решающую сцену. Ту, что как раз и заставляла все это работать. Самый удачный мазок.

Я смотрел, как моя милая матушка выглядывает в иллюминатор самолета, который через пять минут убьет ее. Я использовал всю пленку Стрейхорна, желавшего убедить меня, что смерть ее не была мучительной. Последняя роль моей мамы. Я использовал^ ее всю. До последней секунды.

То, как она смотрелась в фильме, было просто великолепно.

Ребенок у Саши должен родиться примерно в одно время с выходом на экраны «Полночь убивает».

Спросоня сказала, что это мой ребенок – плод той единственной ночи (такой недавней и, одновременно, далекой), которую мы с Сашей провели вместе. Когда я сказал, что это абсурд, Стрейхорн посоветовал мне вспомнить его аналогию с движущейся дорожкой. Ребенок – их подарок мне. Кстати, забыл упомянуть: Спросоня, на киноэкране, в тот последний раз, когда я ее видел, больше не была беременна.

Значит, будет ребенок, и родится он одновременно с фильмом. Это что, должно иметь символическое значение? Неужели мне опять предлагается нечто такое, что я должен расшифровывать, как гаруспекс в Риме? Теперь, когда я думаю о детях, то вижу лишь умственно отсталого мальчишку, отрывающегося от земли и взмывающего в воздух сквозь кроны деревьев: Уолтера, монголоидного ангела.

Когда я спросил, почему было так важно, чтобы именно я работал над фильмом Стрейхорна, он ответил:

– Зло лишено человеческой красоты. Ты был единственным, кто мог наделить его этим качеством. Спросоня добавила:

– Это заставит людей плакать. Это только начало. Помнишь «бинарное оружие»? Стрейхорн вмешался:

– У Рильке есть такие строчки: «Произведения искусства исполнены бесконечного одиночества… Лишь любви под силу схватить, удержать и оценить их по достоинству».

–Ты хочешь сказать, что «Полночь убивает» заставит людей полюбить зло?

– Да. Благодаря твоему искусству.

В конце каждого «Шоу Вертуна-Болтуна» Уайетт обязательно рассказывал басню, миф или делился со зрителями какой-нибудь древней мудростью, мораль или смысл которых выходили далеко за рамки обычной сказки для детей. Это было одной из самых моих любимых частей шоу. Когда мы летели в Калифорнию, Вертун вдруг сказал мне, что недавно слышал одну притчу, которая ему очень понравилась. Суффийскую, что ли? Вылетело из головы.

Скорпион и черепаха были закадычными друзьями. Как-то раз они оказались на берегу очень широкой и глубокой реки, через которую им нужно было переправиться. Скорпион взглянул на воду и покачал головой: «Мне ее не переплыть – слишком уж она широкая».

Черепаха улыбнулась другу и сказала: «Не беспокойся, просто полезай ко мне на спину. Я перевезу нас обоих». Ну, скорпион забрался черепахе на спину, и вскоре они благополучно преодолели реку.

Но, оказавшись на другом берегу, скорпион тут же взял да и ужалил черепаху.

Черепаха в ужасе взглянула на друга и, уже испуская дух, спросила: «Как же ты мог так со мной поступить? Ведь мы с тобой были друзьями, и я только что спасла тебе жизнь!»

Скорпион кивнул и печально ответил: «Ты совершенно права, но что я мог подела

Быстрый переход