Вчера ночью, – начал он без обычного обращения «братья и сестры», – один из вас совершил серьезный проступок. Я хочу знать, кто это был и зачем он сделал то, что сделал.

По столовой пронеслись шепотки. Дети папы Сана переглядывались: «Не ты ли?» – «Как ты мог обо мне такое подумать?!»

Прошло с минуту, преступник не находился, и брат иерей нажал:

Именем преподобного, пусть этот человек сознается сам!

Имя преподобного подействовало. Из удивленно загомонившей группки вышли парень с девушкой и встали перед иереем, как лист перед травой, взявшись за руки и повесив головы. Брат казначей, криво ухмыльнувшись, что-то шепнул из-за иерейской спины.

Мир с вами, – отмахнулся иерей от порозовевших влюбленных и повысил голос: – Значит, нарушителя нет? Хорошо, тогда задам вопрос по-другому: чьи это сигареты?

И он поднял над головой смятую пачку «Примы».

Маше стало плохо. Подставила! Постороннего, ни в чем не виноватого человека! «Не признавайся!» – про себя кричала она укушенному брату, но тот уже выходил, отодвигая кого-то плечом:

Мои.

Брат казначей молча развернулся на пятках и показал рукой: за мной. Иерей еще задержался, чтобы сказать всем традиционное «Мир с вами!».

Все трое прошли совсем близко от Машиного столика. У злоумышленника было серьезное, но готовое улыбнуться лицо: он не чувствовал за собой особой вины.

Дети преподобного Сана стали разбредаться.

А если им в штаб-квартире другие пары подберут? – услышала Маша из компании девчонок.

Их трудности. Не надо было нарушать!

Обсуждали парня и девушку, которые так неосторожно выдали себя. О пойманном злоумышленнике уже не думали. При здешнем обычае чмокаться по любому поводу брат иерей не мог скрыть, что и от него самого часто попахивает дымком. Поэтому все молча решили, что курильщик поймет курильщика и накажет нестрого. И только Маша знала, что дело куда серьезнее. Скорее всего, оброненные ею сигареты нашли на чердаке, а то бы и шум поднимать не стали.

Маша потерла глаза, позевала, закрепляя у Сони мысль, что крестная и подумать не может ни о чем, кроме сна. И побежала подслушивать. Предлог у нее был: казначей же сам приказал явиться к нему с докладом.

Жили казначей с иереем напротив столовой, занимая половину этажа. Вход к ним был свободный, но без необходимости никто не совался. Поэтому Маша прилипла ухом к дверной щелке, не особенно боясь, что застукают.

Допрос укушенного брата напоминал разговор глухих.

Я понимаю, ты взрослый человек и не обязан отчитываться перед нами о своих личных делах, но это уже не личное дело, – говорил брат иерей, имея в виду: «Какого черта ты полез на чердак?!»

А сами-то! – вяло отбивался укушенный брат, намекая на то, что иерей тоже покуривает.

Мы это делаем по необходимости, – вмешивался брат казначей, наверное, немало удивляя подследственного.

Тогда и я по необходимости.

Вот я и хочу знать, что это за необходимость. Кто тебя заставил?! – наседал казначей.

Брат иерей играл доброго следователя.

Ну, брат, ты загнул, – урезонивал он казначея. – Кто ж его мог заставить! Он сам, из понятного любопытства…

Допрос разыгрывался как по нотам. Казначей злился и уже начал покрикивать, иерей журчал, что Толик не такой, Толик наш человек (Маша, наконец, узнала, как зовут укушенного брата). При этом и тот, и другой мутили воду, пытаясь внушить подследственному, что им известно больше, чем на самом деле.