Я хотела ободрить Вас, а приходится ободрять себя. Я очень, очень счастлива, но я ведь трезвее Вас. Страх, что с Вами что-нибудь случится, тенью окутывает мое сердце. Раньше я могла быть легкомысленной и беззаботной, ибо не боялась лишиться чего-нибудь дорогого. А теперь у меня всю жизнь будет одна огромная забота. Каждый раз, как Вы окажетесь далеко, я буду думать обо всех автомобилях, которые могут Вас переехать, о вывесках, которые могут свалиться Вам на голову, или о мерзких бациллах, которых Вы можете проглотить. Покой навсегда от меня ушел; впрочем, я никогда к нему и не стремилась.

Пожалуйста, выздоравливайте скорее — скорее — скорее! Мне хочется, чтобы Вы были рядом и я могла Вас потрогать и убедиться, что Вы есть. Только полчаса мы провели вместе! Уж не приснилось ли мне все это? Если бы я была членом Вашей семьи, какой-нибудь четвероюродной сестрой, я могла бы приходить к Вам каждый день, читать Вам вслух, поправлять подушку, разглаживать две морщинки у Вас на лбу и поднимать кверху углы рта. Надеюсь, Вы и так улыбаетесь? Я видела улыбку еще вчера, перед уходом. Доктор сказал, что я, должно быть, очень хорошая сиделка, Вы стали моложе на десять лет. Надеюсь, любовь не всех так омолаживает. Будете Вы любить меня, Джерви, если мне одиннадцать?

Вчера был самый чудесный день, какой только бывает. Если я доживу до девяноста девяти лет, я и тогда не забуду ни одной, даже самой малейшей подробности. Молодая девушка, которая выехала с фермы, была не та, что вернулась вечером. Миссис Семпл разбудила меня в половине пятого. Я раскрыла глаза в темноте, и сразу подумала: «Сегодня я увижу дядюшку!». Я позавтракала на кухне при свече и пять миль проехала в коляске прекрасным октябрьским утром. Солнце взошло, золотом и пурпуром засветились клены, а стены и придорожные камни засверкали инеем. Воздух был чист, прозрачен и полон надежды. Я знала: случится что-то важное. Всю дорогу колеса выстукивали: «Ты увидишь дядю, увидишь дядю». Это меня успокаивало. Я не сомневалась, что уж он-то уладит все. И еще я чувствовала, что другой человек, дороже дяди, тоже тоскует обо мне, и мы непременно встретимся очень скоро. Вот видите! Когда я нашла дом на Мэдисон-авеню, он показался мне таким большим и важным, что я не решилась сразу войти и обошла его кругом, чтобы набраться храбрости. Но мне нечего было бояться. Ваш дворецкий — такой милый старик, я сразу почувствовала себя, как дома.

– Вы мисс Аббот? — спросил он.

– Да, — ответила я, и мне не пришлось спрашивать про мистера Смита. Он попросил меня подождать в гостиной. Это была очень мрачная, богатая, мужская комната. Я присела на кончик кресла и повторяла про себя: «Сейчас я увижу дядю. Сейчас увижу…»

Вдруг дворецкий вернулся и предложил мне пройти в библиотеку. Я так волновалась, что едва встала. У дверей он остановился и очень тихо сказал:

– Он был серьезно болен, мисс. Сегодня ему в первый раз разрешили сидеть в кресле. Не оставайтесь слишком долго, он устанет.

Я поняла, что он Вас любит, и решила, что он — самый лучший на свете старик.

Потом он постучался и сказал:

«Мисс Аббот, сэр».

Я вошла и дверь закрылась за мною.

В комнате было темно, я ведь пришла с яркого света, и сперва ничего не видела. Потом я различила кресло у камина, сверкающий столик и кресло поменьше. Еще я различила, что в кресле сидит человек, обложенный подушками, и ноги у него укутаны пледом. Прежде чем я успела его остановить, он встал, держась за спинку кресла и посмотрел на меня. И тут… тут… я увидела, что это Вы! Но даже тогда я не поняла. Я подумала: «Дядя пригласил его, чтобы сделать мне сюрприз».

Вы улыбнулись, протянули мне руку, и сказали:

– Моя дорогая Джуди, неужели вы не догадались, что я Длинноногий Дядюшка?

Господи, какая же я глупая! Сотни мелочей могли подсказать мне, если бы я была поумнее.