“Иди! Иди же!”

“Конечно, надо идти, — подумал от тупо. — Я же их гордость". В эту минуту он и правда ненавидел ее.

Третье предупреждение. Теперь на лицах матери и Джен была паника.

Рука матери закрыла лицо, и он вспомнил, как руки Барковича протянулись к горлу и начали его раздирать.

— Если ты собрался сделать это, то сделай за углом, идиот паршивый! — крикнул Макфрис. Макфрис ударил его, ударил сильно.

— Ладно, — Гэррети пошел. — Ладно, все, видишь, я иду, пусти меня, — он плакал.

Макфрис шел следом, готовый опять поймать его.

У поворота Гэррети оглянулся, но они уже потерялись в толпе. Он подумал, что никогда не забудет этого выражения паники на их лицах. Все, что ему удалось увидеть, — мелькнувший над головами голубой шарф.

Он повернулся и пошел прочь.

Таббинс сошел с ума.

Таббинс был коротышка в очках и с лицом, усыпанным веснушками. Он постоянно подтягивал джинсы и мало говорил, на, в общем, был вполне терпим, пока не спятил.

— Блудница! — орал он дождю, запрокинув лицо вверх, и струйки воды текли ему в рот и глаза. — Блудница Вавилонская пришла к нам! Она легла на улицах и раскинула ноги свои на камнях мостовых! Скверна! Скверна! Бегите от нее! На устах ее мед, но в сердце ее гниль и нечистота!

— Господи, хоть бы он заткнулся, — устало сказал Колли Паркер. —Он хуже Клингермана.

— Бегите от блудницы! Скверна! Нечистота!

— Черт! — пробормотал Паркер, трясущимися руками поднося ко рту фляжку. — Я сейчас убью его! — из глаз его покатились бессильные слезы. Было три часа дня. Позади остался Портленд. Совсем недавно они миновали указатель, извещавший, что до границы Нью-Хэмпшира осталось всего 44 мили.

Всего. Всего — что за идиотское слово!

Гэррети шел рядом с Макфрисом, но тот с самого Фрипорта молчал. Да Гэррети и не решался говорить с ним. Он опять был в долгу и стыдился этого потому, что знал — он сам не сможет спасти Макфриса. Джен с матерью исчезли, исчезли навсегда. Если только он не выиграет. А сейчас он очень хотел выиграть.

Странно, он в первый раз хотел выиграть. Даже на старте, который теперь казался эпохой динозавров, он вряд ли всерьез хотел этого. Тогда все еще казалось игрой, но ружья стреляли не пистонами, и все это было реально.

И он хотел выиграть.

Ноги болели вдвое сильнее, и при глубоком вдохе появлялась острая боль в груди. Не утихал и жар — может быть, он заразился от Скрамма.

Он хотел выиграть, но не верил в это. На финише ведь не будет уже Макфриса, чтобы его спасти. Он просто не сможет сделать последний шаг. С Фрипорта они потеряли только троих. Одним из них был несчастный Клингерман. Осталось двадцать.

Они перешли по мосту тихий ручеек. Грянули выстрелы, толпа вскрикнула, и в сердце у Гэррети опять зашевелилась робкая надежда.

— Видел свою девушку?

Это был Абрахам, напоминающий участника Батаанского марша. Почему-то он снял куртку и рубашку, обнажив костлявую грудь.

— Да, — сказал Гэррети. — И я собираюсь вернуться к ней.

Абрахам улыбнулся:

— Что! Ах да, есть такое слово: вернуться. Это был Таббинс?

Гэррети прислушался, но ничего не услышал, кроме гула толпы.

— Я говорю себе, — сказал Абрахам, — что нужно ни о чем не думать, только подымать и опускать ноги.

— Правильно.

— Но тут такое дело… Даже не знаю, как тебе сказать.

Гэррети пожал плечами:

— Просто скажи.