С обхода я вернулся совсем разбитый. Семь посещений, бесед, лестниц, расспросов. Результаты: пятьдесят злотых и обещание складчины, по пяти злотых в месяц. Можно тут содержать двести человек?!

Ложусь спать в одежде. Первый жаркий день. Не могу заснуть, а в девять часов вечера так называемое воспитательное заседание. Иногда кто-нибудь загорится и тут же на попятную (не стоит). Иногда какое-нибудь робкое замечание (только так, для вида). Церемония длится час. Проформа соблюдена: с девяти до десяти. Ясно, сгущаю краски...

(...)

Пожалуй, это я впервые забыл, что живу в десятом семилетии жизни, 7x9 = 63.

С величайшей тревогой я ждал 2x7. Быть может, именно тогда я услышал про это в первый раз.

Цыганская семерка, семь дней недели. Почему не победная десятка оных времен (число пальцев)?

Помню любопытство, с которым я ждал, чтобы пробило двенадцать часов ночи. Должна была наступить эта перемена.

Был там какой-то скандал с гермафродиткой. Я не уверен, было ли это именно тогда. Не знаю, боялся ли я, что могу проснуться девочкой. Случись так, я решил скрыть этот факт любой ценой.

Гепнер(1) - 7х10, а я - 7x9. Если я прослежу свою жизнь, седьмой год принес сознание моей ценности. Я есть. Я вешу. Значу. Меня видят. Я смогу. Я буду. ------(1) Гепнер Адам (Абрам) (1872 - 1943) - польский общественный деятель и филантроп. ------

Четырнадцать лет. Гляжу. Наблюдаю. Вижу... Глаза у меня должны были открыться. И они открылись. Первые мысли о реформах воспитания. Читаю. Первые тревоги, беспокойства. То путешествия и романтические приключения, то тихая семейная жизнь, дружба (любовь) со Стасем. Основная мечта из многих-многих других: он ксендз, а я врач в том же маленьком местечке. Я размышляю о любви; до тех пор я только чувствовал - любил. С семи и до четырнадцати я беспрерывно был влюблен в ту или другую девочку. Интересно, что я многих запомнил. Две сестры из парка, двоюродная сестра Стаха (дедушка - итальянец), та в трауре, Зося Калхорн, Анелька, Ирэнка из Налэнчова, Стефця, для которой я рвал цветы с клумбы около фонтана в Саском саду. Здесь же маленькая канатоходка, я еще оплакивал ее тяжкую долю. Я любил неделю, месяц, порой два-три месяца. Одну я хотел бы иметь сестрой, другую - женой, сестрой жены... Любовь к Мане с четырнадцатого года моей жизни (летом в Вавре) являлась составной частью этого [...] чувств, поочередно то убаюкивавших меня, то потрясавших. Мир, полный интереса, находился уже не вне меня. Теперь он был во мне. Я существую не для того, чтобы меня любили и мной восхищались, а чтобы самому действовать и любить. Не долг окружающих мне помогать, а я сам обязан заботиться о мире и человеке.

3x7. На моем седьмом году - школа, на четырнадцатом - религиозная зрелость, на двадцать первом - армия. Мне было тесно уже давно. Тогда меня сковывала школа. Теперь мне тесно вообще. Я хочу завоевывать, бороться за новые просторы.

(Может быть, эту мысль мне подало 22 июня, когда после самого длинного дня в году начинает ежедневно убывать по три минуты солнца. Незаметно и неуловимо, но неизменно на три минуты, и опять на три день меньше. Я сочувствую старости и смерти, теперь я уже менее в себе уверен и сам начинаю бояться. Надо многое завоевать и сделать, чтобы было из чего терять. Может быть, именно тогда зубной врач вырывает у меня первый постоянный зуб, который уже не вырастет. Мой бунт не против социальных условий, а против закона природы созрел. Стань на колено, целься и стреляй.)

4x7. Потребность в безукоризненной деятельности на своем собственном участке. Я хочу уметь, знать, не лениться, не ошибаться. Я обязан быть хорошим врачом. Вырабатываю собственный образец. Не хочу подражать признанным авторитетам.

(Все было тогда по-другому. И теперь еще бывают минуты, когда я чувствую себя юным, - передо мною большой кусок жизни, стоит планировать и начинать! Во втором и уже, несомненно, в третьем семилетии я чувствовал себя минутами таким старым, что уже все одно и то же, что уже слишком поздно, не стоит.