– Красиво сказано!

– Это мы можем, – рассеянно сказал Пушкин, словно думая о чем то другом. – Так я все таки закуски прикажу?..

– Не стоит затрудняться, Александр Сергеевич, – я не голоден. Я ведь по делу.

– Слушаю вас, Фаддей Венедиктович.

– Вы остановили публикацию…

– Верьте слову, не по своей воле, – сказал Пушкин, приложив руку к сердцу. – Так обстоятельства сложились. Прошу вас подождать с этими стихами. Если публикация не получится – готов заменить эти стихи любыми другими.

– Хорошо, Александр Сергеевич, как вы посмотрите на предложение опубликовать четвертую главу «Онегина» в «Пчеле»? А затем и пятую? Они ведь готовы для печати?

– Я в Михайловском начал седьмую. А сейчас только, признаться, решал вопрос: соединяться ли Евгений с Татьяной?.. А вы как думаете, Фаддей Венедиктович?

– Не смею советовать в таком деле… впрочем, несчастливые истории дают больший простор страстям, чем счастливые финалы, и, верно, лучше помнятся. Оттого шекспировы трагедии прожили века и еще проживут.

– Очень верное замечание. Ну, а как же счастливое воссоединение Одиссея и Пенелопы, которому уже более тысячи лет?

– Воссоединение в старости. Это история не Руслана и Людмилы, а Финна и Наины. Встреча чрез двадцать лет это или комедия или трагедия. Потому я никогда не бережу свое прошлое.

– Признайтесь, а у вас была своя Наина? Холодная своенравная красавица, которая вами пренебрегла? Так частенько бывает… Ну, признайтесь! Как ее звали? Она была полька или другой национальности?

После некоторого молчания я решил быть по возможности честным.

– Угадали, полька.

– Как ее звали? Быть может – мы знакомы?

Имя Лолины я назвать все таки не мог. Ведь она не осталась в Париже, а живет под Одессой.

– Верно – знакомы. Она проживает в южных краях, где вам была уготована ссылка.

– В Одессе? Или, может, Кишиневе? – быстро спросил Александр Сергеевич. – Я наверное ее хорошо знаю! Вы меня заинтриговали.

– Я это не для примера сказал, а просто так. Я не люблю вспоминать, не то на сожаления весь оставшийся век уйдет.

– Простите, Фаддей Венедиктович, если заставил вас говорить о неприятном предмете. Я любовь воспринимаю скорее как игру, чем роковое событие в жизни, – сказал Пушкин. – У кого было много романов, тому ожидать единственную роковую встречу не стоит – он уже всего повидал и новый роман хоть в чем то напомнит какой нибудь старый, а значит, и финал его будет предрешен. Вы, кстати, не из таких, вам рок еще грозит, не правда ли? И верно, я слыхал от общих приятелей, что такая роковая встреча случилась у вашего друга Рылеева в его последний год?

– Не знаю, – только и мог я высказать на бесцеремонность Пушкина. Он мгновенно заметил охлаждение.

– Простите, простите еще раз, что болтаю. Не принимайте к сердцу, все ваши тайны пусть остаются при вас… Я оттого спрашиваю, между прочим, – заметил Александр Сергеевич, – что вы мне очень интересны, но я про вас ничего не знаю. Вы, газетчики, пишете о других, а не о себе, как мы – поэты. А я, кроме того, еще и живу открыто, так, что про меня всяк все знает и свое мнение имеет. О себе то мне и рассказывать нечего… Хотите о моем последнем романе?.. Нет? Рукописи к вам и так попадут… Вот, могу рассказать о том, как его величество Николай Павлович цензурировал моего «Графа Нулина». Я представил ему такой стих:

…Monsieur Picard ему приносит

Графин, серебряный стакан,

Сигару, бронзовый светильник,

Щипцы с пружиною, урыльник

И неразрезанный роман.

Николай Павлович прочел, зачеркнул «урыльник» и вписал «будильник»! Вот замечание истинного джентльмена! Где нам до будильника, я в Болдине завел горшок из под каши и сам его полоскал с мылом, не посылать же в Нижний за этрусской вазой!

Пушкин захохотал так весело, что я невольно улыбнулся, этой его истории, слышанной мною от нескольких лиц.