Присела на край постели, положила руку на мою голову и поворошила волосы.

— Ну и что? — сказала она. — Ты меня такую любишь…

Она стиснула пальцы и сильно дернула меня за волосы. Я невольно вскрикнул. Она засмеялась и разжала пальцы.

Именно в этот момент я понял, что убью ее.

Наверное, она это тоже поняла.

Во всяком случае, повторить попытку причинить мне боль она не посмела. Оделась и ушла, не попрощавшись.

Я не стал ее удерживать.

Но с утра мои мучения начались снова.

Промучившись несколько пустых дней и ночей, я не выдержал и позорно капитулировал. Приехал в город, уселся за столиком летнего кафе на набережной. С этого места я отлично видел всех гуляющих и все проезжающие экипажи.

Ждать пришлось долго, почти до темноты.

Они появились вечером, когда на набережной загорелись первые фонари. Генеральша, как обычно, была погружена в свои мысли и не смотрела по сторонам. Загурский меня не заметил. Сандра, разумеется, увидела меня сразу, но не подала виду. Она слушала, что говорит ей жених, и изредка улыбалась.

Я смотрел на нее и не понимал, чего во мне больше: любви или ненависти. Два этих чувства так перемешались в моей душе, что стали неразделимы.

Сандра чуть наклонила голову к лицу Загурского, словно не расслышала его слов. Я вспомнил запах ее волос, и у меня сразу потемнело в глазах.

Загурский повторил сказанную фразу. Его губы почти касались ее щеки.

Мои руки невольно сжались в кулаки.

Я понимал, что Сандра делает это нарочно, что она сознательно мучает меня, но не мог ничего с собой поделать. Я ревновал ее. Да смерти ревновал.

…Эта пытка повторяется уже неделю.

Каждый день я даю себе слово не ездить в город, но не могу удержаться. Потребность причинять себе боль становится для меня привычной.

Сегодня спросил у кухарки, подавшей мне обед:

— Какое нынче число?

Она посмотрела на меня удивленным и жалостливым взглядом. Я уже говорил, что она считает меня жертвой дурного глаза.

— Десятое августа, — ответила она.

Я без стука положил ложку на скатерть.

Десятое августа!

Еще несколько дней, и я больше никогда не смогу ее увидеть!

Я написал записку, в которой просил Сандру прийти проститься со мной. Запечатал ее в конверт и отправил в город.

Зашел в модный магазин, отозвал в сторону молоденькую модистку, которая передала мне первую записку Сандры.

— Послушай, голубушка, — сказал я. — Помнишь ли ты барышню, которая передавала для меня письмо?

— Как ни помнить, — ответила та. — Прекрасная барышня! Она у нас шляпки заказывает. Мадам их из Парижа выписывает.

— Так вот, — продолжал я, нетерпеливо прослушав ее пространный ответ. — Мне нужно, чтобы ты незаметно отдала ей вот это.

И я показал ей конверт.

— Сможешь?

— Трудновато будет, — ответила практичная особа.

Я приложил к конверту десятирублевый банкнот.

— А так?

Модистка пожала плечами.

Я открыл бумажник и, как в первый раз, выгреб из него всю наличность. Протянул деньги своей собеседнице, она быстро оглянулась и проворно выхватила их из моей руки.

— Трудно, но я постараюсь, — пообещала она.

— Сегодня же! — приказал я.

— Это как выйдет, — ответила модистка. — Барышня у нас должна шляпу выбрать. Как приедет, так и передам.

Я кивнул и вышел на улицу.

Скоро Елагина с дочерью уедет в Петербург.