Я ждал, что она в негодовании подхватит свои вещи и убежит, но Сандра вдруг усмехнулась.
Присела на край постели, положила руку на мою голову и поворошила волосы.
— Ну и что? — сказала она. — Ты меня такую любишь…
Она стиснула пальцы и сильно дернула меня за волосы. Я невольно вскрикнул. Она засмеялась и разжала пальцы.
Именно в этот момент я понял, что убью ее.
Наверное, она это тоже поняла.
Во всяком случае, повторить попытку причинить мне боль она не посмела. Оделась и ушла, не попрощавшись.
Я не стал ее удерживать.
Но с утра мои мучения начались снова.
Промучившись несколько пустых дней и ночей, я не выдержал и позорно капитулировал. Приехал в город, уселся за столиком летнего кафе на набережной. С этого места я отлично видел всех гуляющих и все проезжающие экипажи.
Ждать пришлось долго, почти до темноты.
Они появились вечером, когда на набережной загорелись первые фонари. Генеральша, как обычно, была погружена в свои мысли и не смотрела по сторонам. Загурский меня не заметил. Сандра, разумеется, увидела меня сразу, но не подала виду. Она слушала, что говорит ей жених, и изредка улыбалась.
Я смотрел на нее и не понимал, чего во мне больше: любви или ненависти. Два этих чувства так перемешались в моей душе, что стали неразделимы.
Сандра чуть наклонила голову к лицу Загурского, словно не расслышала его слов. Я вспомнил запах ее волос, и у меня сразу потемнело в глазах.
Загурский повторил сказанную фразу. Его губы почти касались ее щеки.
Мои руки невольно сжались в кулаки.
Я понимал, что Сандра делает это нарочно, что она сознательно мучает меня, но не мог ничего с собой поделать. Я ревновал ее. Да смерти ревновал.
…Эта пытка повторяется уже неделю.
Каждый день я даю себе слово не ездить в город, но не могу удержаться. Потребность причинять себе боль становится для меня привычной.
Сегодня спросил у кухарки, подавшей мне обед:
— Какое нынче число?
Она посмотрела на меня удивленным и жалостливым взглядом. Я уже говорил, что она считает меня жертвой дурного глаза.
— Десятое августа, — ответила она.
Я без стука положил ложку на скатерть.
Десятое августа!
Еще несколько дней, и я больше никогда не смогу ее увидеть!
Я написал записку, в которой просил Сандру прийти проститься со мной. Запечатал ее в конверт и отправил в город.
Зашел в модный магазин, отозвал в сторону молоденькую модистку, которая передала мне первую записку Сандры.
— Послушай, голубушка, — сказал я. — Помнишь ли ты барышню, которая передавала для меня письмо?
— Как ни помнить, — ответила та. — Прекрасная барышня! Она у нас шляпки заказывает. Мадам их из Парижа выписывает.
— Так вот, — продолжал я, нетерпеливо прослушав ее пространный ответ. — Мне нужно, чтобы ты незаметно отдала ей вот это.
И я показал ей конверт.
— Сможешь?
— Трудновато будет, — ответила практичная особа.
Я приложил к конверту десятирублевый банкнот.
— А так?
Модистка пожала плечами.
Я открыл бумажник и, как в первый раз, выгреб из него всю наличность. Протянул деньги своей собеседнице, она быстро оглянулась и проворно выхватила их из моей руки.
— Трудно, но я постараюсь, — пообещала она.
— Сегодня же! — приказал я.
— Это как выйдет, — ответила модистка. — Барышня у нас должна шляпу выбрать. Как приедет, так и передам.
Я кивнул и вышел на улицу.
Скоро Елагина с дочерью уедет в Петербург. |