Он энергично машет нам рукой.
— Скорее!
Я бегу из последних сил. Я пыхчу и задыхаюсь и изнываю от дикой боли, но надежду на спасение не теряю. Что, если мы сможем дотянуть до «Глитси?» — стучит в моем мозгу. Что, если Девлину удастся на достаточно продолжительное время задержать этих ублюдков? Что, если мы проберемся через толпу танцующих и успеем выбраться на улицу через черный ход?
До дверей «Глитси» остается всего ярдов двадцать. Внезапно передо мной будто из-под земли возникает какой-то придурок в очках и кардигане, очевидно, жаждущий, чтобы о нем написали в местных газетах.
Он наскакивает на меня и орет мне в самое ухо:
— Попался, мерзавец! Даже не пытайся сопротивляться. Теперь никуда не уйдешь!
Под тяжестью двухсотфунтового очкарика я падаю на холодные жесткие плиты. Секунды через три на меня набросятся чуть ли не все копы, что есть у нас в городе, а он еще предупреждает: «Даже не пытайся сопротивляться». В данное мгновение я сопротивляюсь лишь единственному — желанию выблевать. Эта тварь на моей спине жутко тяжелая. Заламывает мне руку и ногами прижимает к земле мои ноги. Я хочу что-нибудь сказать, но не могу. Когда копы подскакивают, снимают с меня очкарика и надевают мне на запястья наручники, я чуть ли не вздыхаю с облегчением.
— Сержант Атуэлл, — говорю я, поднимаясь на ноги. — Как приятно вновь тебя видеть.
— Мне тебя тоже, Бекс, — отвечает Атуэлл, усмехаясь. — Пойдем.
Откуда-то из-за моей спины раздается голос Олли, возмущающегося по поводу того, что наручники ему жмут и что копы на него орут. Атуэлл ведет нас в сторону главного входа, а герою-очкарику выражают благодарность.
— Как вас зовут?
— Бэнкс. Иан Бэнкс. И-А-Н, Не И-А-И-Н, — произносит он.
Забавно, но мне кажется, я это имя уже где-то слышал.
Та девчонка стоит на том же месте, и мы все — я, Олли, Атуэлл и остальные ребята в синих формах, — проходя мимо, улыбаемся ей и подмигиваем.
31
Справедливые папаши-копы
Почему я не постарался бежать быстрее?
Почему мы не согласились выпить чайку с этими двумя старушками? Почему не погуляли где-нибудь с полчасика, прежде чем приступать к обчистке того дома? Почему я послушался Олли? И почему, черт возьми, они постоянно забирают мои башмаки?
Все эти вопросы крутятся в моей голове, когда я лежу один в темной камере.
О том, какой мне грозит срок, что скажет Мэл, когда обо всем узнает, как там, в тюрьме, на самом деле, я еще не задумываюсь.
Я сгибаю ноги, подтягиваю колени к подбородку и накрываюсь небольшим драным одеялом, пытаясь согреться. Ничего не получается.
Как там Олли, интересно? — мелькает в моем сознании очередной вопрос. И чем занимается сейчас Чарли?
А Мэл? Как она воспримет новость?
О тюрьме я размышлял в своей жизни немало. Наверное, это естественно для всех людей, занимающихся тем, чем я. Но до настоящего момента, до данной конкретной секунды, я никогда не воспринимал тюрягу как нечто, непосредственно меня касающееся.
Мне становится страшно, и я ничего не могу с собой поделать. Я задумываюсь, как сейчас чувствует себя Олли. Так же, как я? Конечно, когда мы вновь с ним увидимся, наболтаем друг другу кучу ерунды, скажем, что, попавшись, ничуть не испугались и тому подобное. Но в камере в данное мгновение я один, и мне страшно.
Я надеюсь, что нас с Олли посадят в одну тюрьму. Надеюсь, что не разревусь, когда меня поведут вниз по ступеням. Я надеюсь, что, пока меня нет, Мэл хоть иногда будет обо мне вспоминать.
Почему я не бежал быстрее?
Скоро должен прийти Чарли. Расскажет, на что мне настраиваться. Быть может, на шесть месяцев или даже на целый год. |