Разговаривать он предпочитает со своим лакеем Яном — о чем, мне стыдно даже сказать тебе. С ним он, еще иногда смеется, хотя в приступе бешенства и Яна избивает до крови.

Посоветуй, дорогая мама, что мне делать? Возвращаться домой или уехать куда-нибудь подальше? Утопиться? Отравиться? Или ждать, когда помрачится рассудок?

2 ноября

Наконец мы едем домой, в Гербуртов. Не я, а Ян уговорил Оскара вернуться, но мне это уже безразлично. Все равно ведь возвращаться надо, какая разница, когда?

Теперь Оскару не терпится поскорей попасть домой. Нетерпение его объясняется тем, что ему тут не так вольготно, как у себя в имении, и, кроме того, он вынужден считаться со здешними законами, которые с некоторых пор внушают ему страх. Недавно он избил до крови гондольера и чуть не угодил в тюрьму. Тот не сопротивлялся, а потом подал на него жалобу и пришлось заплатить штраф, причем довольно большой.

Оскар (его скупость дошла до крайности) говорит, случись это в Гербуртове, он выставил бы пострадавшему четверть водки, и тем дело бы кончилось.

Мы так торопимся, что почти не останавливаемся по дороге. Может, только в Риме задержимся, чтобы побывать на богослужении. Оскар по-своему очень набожен; согрешив, он спешит покаяться, — для него это все равно что умыться, когда запачкаешься, а наутро со спокойной совестью опять начинает безобразничать. Преклонив колени, он истово молится, плачет, вздыхает и, получив отпущение грехов, на другой же день принимается за старое. Обычно Ян через какое-то время напоминает ему: пора, мол, к исповеди, хватит, покуролесил.

Ян имеет на него гораздо большее влияние, чем я, и вообще чем кто бы то ни было. Он изучил его слабости и, пользуясь ими, держит его в руках; случается, они повздорят, иной раз Оскар влепит ему оплеуху, но в конечном счете он всегда поставит на своем. Если мне что-нибудь нужно от Оскара, я должна обращаться за помощью к Яну, а он меня не очень жалует: боится, как бы я не оттеснила его. Я подозреваю, он даже чернит, порочит меня в глазах Оскара.

Где ты, мое счастье, свобода? Жизнь опостылела мне. Даже к дневнику и то пропал интерес. Но мне некого винить в своем несчастье, — я сама во всем виновата.

Сегодня известила маму письмом, что скоро приеду в Сулимов. В Гербуртове я не задержусь надолго, — мне надо прийти в себя, отдохнуть, хотя бы на время избавиться от моего мучителя; не видеть его физиономии, не слышать голоса…

25 ноября

Мы прибыли в Гербуртов. Тайный советник уже поджидал нас. Оскар вылез из экипажа, поздоровался с ним и сразу же исчез куда-то со своим Яном, — странно, что могло его, всегда апатичного, так заинтересовать.

Я осталась с глазу на глаз с его превосходительством, он внимательно смотрел на мое печальное, хмурое лицо. За минувший год из беспечной девочки я превратилась в измученную, умудренную опытом женщину. Должно быть, он догадался, как глубоко я несчастна. А я и не собиралась ничего скрывать от него.

— Вижу, путешествие не пошло вам на пользу, дорогая племянница, — сказал он, вызывая меня на разговор.

— Не только путешествие, но и замужество… — без обиняков сказала я. — Теперь сетовать бесполезно, но участь моя достойна сожаления. Вы знаете Оскара, и ничего для вас нового я не скажу.

Советник был явно смущен моими словами.

— Именно, зная его, я полагал, вы будете держать его в повиновении, руководить им и распоряжаться, как подобает хозяйке дома.

— Вряд ли мне удалось бы достичь этого, даже не будь рядом с ним Яна, — насмешливо улыбаясь, сказала я. — Я не способна жертвовать собой и унижаться.