Одно только могу сказать: таинственный конюший с чудной фамилией нравится мне больше, чем здешняя молодежь. Конечно, ни о какой любви речи быть не может — ни возраст, ни его наружность не располагают к тому, — по для восхождения по ступеням общественной лестницы — если бы мне припала такая охота — он подходящий спутник.

Придворная жизнь с ее мишурным блеском никогда меня особенно не прельщала, но в последнее время, признаться, она возбуждает мое любопытство.

Барон, словно отгадав мои мысли, без устали рассказывает о придворных празднествах, торжественных церемониях, о почете, которым окружена эта стариннейшая европейская династия; о совершенно особом мире и его избранниках, с благочестием исполняющих свою великую миссию. «Хоть бы издали увидеть все эти чудеса!» — обмолвилась я как-то. Если я приеду в Вену, сказал он, для него не составит никакого труда представить меня ко двору и снабжать пригласительными билетами на балы, рауты и прочие придворные увеселения.

Наконец из Парижа почтой прислали платья. Что за прелесть!..

В них есть неподражаемое изящество, которое выдает истинного мастера своего дела. Посмотришь: вроде бы ничего особенного — так, хламида, но сколько вкуса, оригинальности в самой обыкновенной, казалось бы, оборке, наконец, в какой-нибудь пуговке… Они созданы словно по волшебному мановению, в то время как изделия наших портных несут на себе печать мучительных усилий, следы обильного пота, они — плод тупой и бескрылой мысли.

Ах, что за чудо сочетание лилового с серым!.. Я послала за Юзей, — мне хотелось, чтобы она полюбовалась этими шедеврами. Юзя, опустившись на колени и воздев руки, замерла от восторга.

Да, только парижский faiseur способен создать нечто подобное!..

Тут вошел папа и тоже похвалил платья, а у него ведь бездна вкуса.

— А представь себе, как эффектно будет выглядеть рядом с таким платьем черный фрак в орденах, звездах и прочих регалиях, — обронил он как бы невзначай и засмеялся.

Юзя с недоумением посмотрела на меня, а я передернула плечами.

7 ноября

Пришел папа с сияющим лицом и торжественно объявил, что Молачек признался в своем чувстве ко мне и просил его осведомиться, может ли он рассчитывать на мою благосклонность.

Не в силах вымолвить слова, я упала в кресло: мной овладел гнев и одновременно растерянность.

— Дорогой папа, я уже много раз тебе говорила, что не собираюсь выходить замуж, — сказала я.

— Propos de jeune veuve! — ответил он. — Знакомая песня!

— Тебе прекрасно известно: выйдя замуж, я лишусь пенсиона, который обеспечивает нам безбедное существование.

— Думаю, что не лишишься, — отвечал папа, — но об этом можно переговорить с советником.

— Барон к тому же далеко уже не молод, — заметила я.

— У него представительная внешность, он мил в обхождении и принадлежит к разряду мужчин, которые с возрастом почти не меняются. Кроме того, он обладает неоценимыми преимуществами: знанием жизни, тактом, положением в обществе. Ты будешь представлена ко двору, а я…

Тут я невольно улыбнулась, и папа на меня обиделся.

— Ты считаешь меня за эгоиста, — сказал он. — А я пекусь лишь о твоем счастье. Но ты не ценишь мою заботу и судишь обо мне превратно.

Он торопит меня с ответом, и я с трудом упросила его сослаться на то, что ему не представился подходящий случай поговорить со мной.

У меня разболелась голова; я растерянна, сердита на отца и не знаю, что делать…

Никаких чувств к барону я не питаю, и такая ли уж честь быть его супругой, чтобы ради этого пожертвовать свободой? Несмотря на обходительность и недюжинный ум, его непроницаемое лицо, молчаливость и скрытность внушают мне страх.