Отдаленность твоих горизонтов, которые неизменно зачаровывают душу, ужасная суровость твоих пустынь, которую сменяет чрезмерная щедрость твоих плодородных равнин… Ты побуждаешь к подвигу, к чрезмерности, к безумным грезам. Нужна поступь армий, чтобы тебя пройти; и овладение тобой становится безумной мечтой.

Плуто приняла меня с такой пышностью и роскошью, что я поубавил спесь, хоть и был повелителем богов. Но разве я не это искал?

Она велела расстелить под моими ногами длинные песчаные ковры, потом длинные травяные ковры, осенить мое приближение высокими деревьями в душистых цветах и рассеять вдоль моего пути ярчайший блеск больших озер. Стада, гонимые предо мной в подношение, утоляли жажду у каждой излучины Меандра, блея, мыча и мутя своими копытами тинистые воды. Летящие белые птицы составляли мой кортеж. Мне без конца подносили корзины фруктов и зерна; верблюды шатались под тяжестью даров.

Царице Плуто показалось недостаточно, что извилистые коридоры ее дворцов состоят из яшмы, алебастра или лазурита; она повелела набросать на плиты пола бараньи шкуры, искрившиеся оттого, что их вымочили в золотоносных реках. Я ступал по золотому руну.

Плуто желала ослепить меня роскошью. Ей это удалось, и даже сверх желаний; по правде сказать, ее-то саму я и не видел. Окружавшие меня чудеса настолько отвлекали мои глаза, не давая толком рассмотреть ее, что и сегодня, желая описать Плуто, я снова вижу, дворец, а вовсе не ее черты. Казалось, она существует только в том, чем владеет. Помню только, что она была коротышкой и, чтобы добавить себе росту, носила высокие алмазные сандалии.

До чего странен Прометеев род! Будучи дочерьми Атласа, Плуто и Майя приходились племянницами Прометею и Эпиметею. Что же меня заставляло постоянно натыкаться на эту породу, где один проявлял высокомерную силу, другой — властную гениальность, один — тщеславную глупость, другая — гордое достоинство в нужде, а теперь еще и подавляющее богатство? Все члены этой божественной и уже вполне человеческой семьи при всем своем разнообразии обладали одной общей чертой — гордостью.

I Помню в опочивальне Плуто руно гигантского барана, насквозь пропитанное самородками и блестками золота, прилипшими к сальным волокнам шерсти. Оно покрывало пол почти целиком. Объятия на нем: меня разочаровали.

Пришлось задернуть слишком много занавесей, удалить слишком много слуг; слишком много благовоний дымилось в слишком многих кадильницах, отягчая воздух. Мне пришлось отведать слишком много яств, неузнаваемых из-за избытка пряностей, выпить слишком много редких напитков, жевать листья и зерна, чей сок притупляет чувство реальности и времени. Плуто пришлось снимать с себя слишком много ожерелий, перстней, вышитых покрывал и драгоценных каменьев. Избавившись от всех своих украшений, эта богатая царица оказалась худышкой, а золотое руно, шишковатое от металла, было гораздо менее мягким для любви, чем простая шерсть аркадских овец.

Уметь отказаться, совершив столь нелепую ошибку, — это требует особого мужества, которого мне тогда не хватило. Я расстарался, чтобы не пришлось пересмотреть свое мнение о себе. Но экстаз был отнюдь не соразмерен приготовлениям. Плуто, наверное, подсчитывала свои сокровища, я же думал о Майе и прочих…

Я вернулся на Олимп недовольный собой и много времени потратил на то, чтобы избавиться от золотой пудры, которая въелась мне в бока. Гера довольно ловко обошлась без попреков за это похождение, которое в конечном счете сослужило ей службу.