28 июня. Третьего дня был у Зинаиды Николаевны Пастернак. Она живет на веранде. Возле нее — колода карт. Полтора часа она говорила мне о своем положении: по ее словам, Пастернак, умирая, сказал: "как я рад, что ухожу из этого пошлого мира. Пошлятина не только здесь, но и там (за рубежом)". Перси смертью к нему пришли проститься его дети. З.Н. спросила: не хочешь ли ты увидеть Ольгу Всеволодовну. Он ответил: "Нет!"

Ей сказал: "Деньги у Лиды, она знает, как добыть их для тебя". Но вот Лида приехала сюда — и оказалось, что никаких денег у нее нет.

— Я совсем нищая! — говорила З.Н. — Когда в театре шли Борины переводы Шекспира, он весь доход от спектаклей клал на мою сберкнижку. У меня было 120 000 рублей. Но его болезнь стоила очень дорого: консилиумы профессоров, каждому по 500 рублей, — осталась у меня самая малость. Теперь 500 р. (то есть по старому 5 000) дал мне Литфонд, кроме того, Литфонд оставил меня на этой даче и не берет с меня арендной платы, но у меня нет пенсии, и продать нечего. Ольга, когда ее судили за спекуляцию, сказала: "У Пастернака было около 50 костюмов, и он поручил мне продать их". Все это бесстыжая ложь. У Пастернака был один костюм, который привез ему Сурков из Англии — от покойного отца-Пастернака, — и старые отцовские башмаки, тоже привезенные Сурковым. В костюме отца я положила его в гроб, а башмаки остались. Вот и всё. Когда арестовали Ольгу, пришли и ко мне — два молодых чекиста. Очень вежливых. Я дала им ключи от шкафов: "Посмотрите сами — ничего не осталось от вещей". Борис не интересовался одеждой, целые дни работал у себя наверху — вот я и осталась нишей; если истрачу последнюю копейку, обращусь к Федину, пусть даст мне 1 000 р., — и к вам обращусь. Хочу писать Хрущеву, но Лёня меня отговаривает. О моей пенсии хлопочет Литфонд, — но есть ли какие-нибудь результаты, не знаю. Узнайте, пожалуйста. И было бы очень хорошо, если бы вы, Твардовский, Вс. Иванов — обратились бы к правительству с просьбой — получить за границей всю (деньги) валюту, причитающуюся Пастернаку, и выдать ей взамен советскую пенсию.

"Проф. Тагер уже перед смертью Пастернака определил, что у него был годовалый, — (она так и сказала) рак легких. Как раз тогда начался, когда началась травля против него. Всем известно, что нервные потрясения влияют на развитие рака. Я не хочу покидать эту усадьбу, буду биться за нее всеми силами; ведь здесь может быть потом музей… Жаль, я больна (после инфаркта), не могу добраться до его могилы, но его могила для меня здесь…"

29 июня. Были у Лиды Копелевы, муж и жена. Оказывается, он, Копелев, достал для "Нового Мира" рассказ "Один день", который давал мне Твардовский.

Женя Пастернаке женой и сыном Петей, прелестным мальчиком 4-х лет. Они пришли сказать, что в воскресение Зинаида Ник. и он, Женя, едут на Истру к Эренбургу попросить у него совета по поводу денежных дел. Эренбург говорит: "Я член Комиссии по литературному наследству Пастернака, не имею права вмешиваться в его финансовые дела". Но он может составить умную и дельную бумагу, под которой охотно подпишемся мы все.

1 июля. Отовсюду мрачнейшие сведения об экономическом положении страны: 40 лет кричать, что страна идет к счастью — даже к блаженству, — и повести ее к голоду; утверждать, что вступаешь в соревнование с капиталистическими странами, и провалиться на первом же туре — да так, что приходится прекратить всякое соревнование…

У Федина очень хороши воспоминания о Горьком и окружавших его людях (Сологуб, Волынский, хирург Иван Иваныч и др.), но размышления о языке — сплошная вкусовщина, дилетантщина.

3 июля. У меня был Женя Пасернак (приходил 3 раза) и (голосом своего отца) сообщил мне, что он вместе с Зин.