Это была неправда. Поводя плечами, она отрицала пять лет борьбы, каторжного труда, самопожертвования, самоотречения и самодисциплины, когда они с Гордоном подсчитывали каждый пенни, урезали себя во всем и работали по выходным. Пять лет приходилось чинить одежду вместо того, чтобы выбрасывать, когда та отслужила свой срок, проводить вечера дома вместо того, чтобы куда‑то выходить, зимовать с термостатом, переключенным на минимальную температуру, встречать Рождество без елки и без гирлянд, обмениваясь лишь скромнейшими подарками. Пять лет они откладывали решение завести детей (ведь дети – большая финансовая ответственность). Пять тяжелейших лет прошло, пока они с Гордоном не наскребли минимальный капитал, который требовался для того, чтобы стать держателями «серебра». (Разумеется, они могли бы подать на «алюминиевый» счет, как только появилась эта новая ступень, но Линда решила, что они будут копить дальше, раз уж положили глаз на «серебро», – да к тому же, чего греха таить, «алюминий» – это все‑таки что‑то чересчур доступное и расхожее.)

Стоило ли терпеть такие лишения? Конечно стоило! Все искупил тот миг, когда они с Гордоном уселись рядышком, содрали со свертка коричневую оберточную бумагу и извлекли каталог «Дней» с тонким конвертом.

Каталог был увесистый – толщиной с три телефонных справочника, и обрез страниц (тонких, как луковая шелуха) был выкрашен в шесть цветов радуги, обозначающих шесть ныне действующих этажей магазина – от Красного до Синего.

Гордон сразу принялся листать каталог. Линда же тем временем аккуратно вскрыла конверт кухонным ножом, запустила в него руку и вытащила «серебро» от «Дней».

«Серебро» от «Дней» – а на нем рельефными заглавными буквами проставлены их имена!

Как она ликовала, вертя карточку в руках, поворачивая ее и так и этак, любуясь игрой света на гладкой поверхности и на выпуклостях букв, из которых складывались слова: ГОРДОН И ЛИНДА ТРИВЕТТ, – да за это можно было еще не такие лишения претерпеть!

Линда предложила отправиться в гигамаркет на следующий же день, но Гордон заметил, что пока они не подпишут и не вернут приложенный к карточке текст заявления об отказе от претензий, пока они не получат от магазина уведомления о его получении, – до тех пор им еще не позволено переступать порог «Дней».

Он прочел текст заявления вслух, мямля и пропуская абзацы, плотно напичканные юридическим жаргоном (их он обещал просмотреть внимательнее позже). Общий же смысл заявления, кажется, сводился к тому, что «Дни» не несут никакой ответственности за то, что может произойти с Триветтами, когда они будут находиться в помещении магазина; кроме того, если Триветты нарушат хотя бы одно из правил, перечисленных «здесь и далее», они не будут иметь права требовать от гигамаркета возмещения или компенсации ущерба.

Линда выслушала все это терпеливо, но не очень внимательно и, едва Гордон закончил чтение, дрожащей от волнения рукой расписалась рядом с его подписью над пунктирной линией в самом низу заявления.

На следующее утро она отослала по почте конверт с заявлением, а также два фото (свое и Гордона) такого же размера, как для паспорта, – этого требовала служба безопасности. Извещение о том, что заявление принято, пришло два дня спустя.

Это было утро прошлой субботы, и, как только им принесли уведомление, Линда предложила Гордону немедленно отправиться в магазин. Если они поедут прямо сейчас, то успеют как раз к открытию. Гордон ответил, что он не готов. Пожаловался на головную боль. У него, сказал он, была тяжелая неделя. Кроме того, он слышал всякие рассказы о том, что творится в «Днях» по субботам. Всякие истории о битком набитых торговых залах, о толкотне и толпах, о драках, безобразиях и даже смертях.