Несмотря на силу удара, грудная клетка Криса выдерживает его. Однако после следующего удара одно ребро ломается, лопнув, как сухой бамбуковый ствол. Крис корчится в муках и воет, его страдания слишком ужасны, чтобы выплеснуться в слова.

Торни передает рукоять Сержу.

Тремя быстрыми движениями Серж разбивает Крису челюсть, превращает его нос в кровавое месиво с хрящом посередине, а ударом в брюшину наносит непоправимый ущерб его внутренним органам. Потом передает рукоять Чедвику.

Когда Чедвик заканчивает работу, толстый конец рукояти покрыт густым слоем крови с налипшими волосами, обломками зубов, костей и обрывками кожи.

Теперь очередь Питера. Потом – Субо. Держать Криса уже не нужно. Рукоять рубильника поднимается и опускается, поднимается и опускается, с каждым ударом становясь все кровавее.

Братья вершат свою расправу с сосредоточенно‑отстраненным, деловитым видом, передавая друг другу орудие убийства в строгой очередности, так что каждому предоставляется возможность нанести по нескольку ударов. Скоро от их родного брата, их плоти и крови, остается только груда плоти и лужа крови.

Зал заседаний отзывается эхом на влажные, хлюпающие удары рукояти о тело Криса, и, пожалуй, впервые в целом глазе старика проглядывает еще что‑то, кроме осуждения.

41

7.0:  значение рН нейтрального раствора, не являющегося ни кислотным, ни щелочным, т. е. чистой воды

14.51

Жидкие звуки: бульканье далеких голосов, журчанье текущей воды.

Жидкое тепло: жар, вызывающий пот, медленный ток влажного воздуха.

Холодноватая сырость, стекающая по спине и ниже, на ноги.

Что‑то мягкое между пальцами – волокнистое, губчатое и прохладное.

В лицо непрерывно брызжет вода.

Слабый запах гари.

А потом – его веки разлипаются – он видит. Подлесок пальмовых кущей. Зеленая тень, местами густая, местами редкая. Прямо над ним, если глядеть сквозь листву, тянется полый тоннель с зазубренными краями, освещаемый лучами призрачно‑желтого света, задрапированный лианами и ослепительными вереницами водяных капель. Вот его путь нисхождения. Сеть, оросительные трубы и, наконец, деревья прервали его падение. Ветка за веткой, деревья передавали его земле, сочно шлепая по спине, будто акушерки.

Он весь в болячках и ранах, он сплошь истерзан ими, так что не отличает одну боль от другой. Его тело превратилось в огромный ком боли. Вставать или не вставать? Он не знает, сможет ли, и боится это узнать. Что, если он попытается шевельнуться – и не сумеет? Суглинистое ложе Зверинца такое мягкое, уютное. Он чувствует себя приклеенным. Можно спокойно лежать тут целый день, наполовину погребенным в земле, схоронившись среди этого подлесья.

Можно. Но не нужно. Зверинец – далеко не самое безопасное место. Здесь тигры водятся. И одному Богу ведомо, сколько тут других тварей мается в ожидании, когда их кто‑нибудь купит.

Фрэнк собирается с силами. Смелее. Смелее.

Он пробует поднять правую руку.

Она не желает шевелиться.

Господи. Парализован? Господи, только не это.

И вдруг, издав громкий чавкающий звук, рука легко взлетает вверх.

Он подносит руку к лицу, вращает кистью, шевелит пальцами. Ладонь и заднюю часть рукава облепил слой мха, почвы и прелой листвы.

Он приподнимает голову.

Внизу он различает папоротники, травы и ростки бамбука, причудливые сплетения которых образуют плотную стену зелени.