– Правда? Я это вычитала вчера в одном научном журнале, в «Газетах и периодических изданиях».

– Приятно слышать, что вы не совсем напрасно потратили время.

– Мистер Хаббл, – говорит миссис Шухов, качая головой, – вы бы руку что ли поднимали или подмигивали, ну хоть какой‑то знак подавали бы, когда хотите сострить. Такой сухой юмор, как ваш, трудно уловить.

– Извините.

– Извиняться ни к чему. Мне даже нравится. Это я так просто заметила.

– А знаете, миссис Шухов… – Фрэнк встает. – Если не возражаете, я бы действительно воспользовался вашим предложением насчет глазных капель.

– Ну разумеется. – Миссис Шухов шарит у себя в сумочке и вынимает маленький пластмассовый флакончик конической формы с бросающимся в глаза логотипом «Дней» на ярлычке. – А еще, прошу вас, называйте меня Кармен.

Фрэнк берет флакончик и направляется в уборную.

В мужской уборной сильно пахнет хлоркой и сосновым освежителем воздуха, чуть менее сильно – мочой. Фрэнк закрывает дверь и осторожно подходит к раковине. Потупив голову, будто в мольбе, он склоняется над раковиной и медленно всматривается в заляпанное тусклое зеркало.

Вот оно, его отражение, такое же, какое недавно показалось ему в треснувшем стекле экранчика «сфинкса». Оно явилось само собой и сразу, не дожидаясь особого приглашения. Надежное, неподвижное, оно тоже смотрит на него – перевернутый слева направо Фрэнк собственной персоной, находящийся в уборной кафе, тоже перевернутой слева направо. Он здесь, здесь, и с этим зрительным свидетельством никак не поспоришь.

Фрэнк оглядывает себя сбоку. Оглядывает себя сверху вниз. Оглядывает себя исподлобья.

Он не хочется задаваться вопросом, отчего это произошло, потому что боится все погубить: так лопается мыльный пузырь в руке ребенка, попытавшегося его схватить. Он только знает, что это как‑то связано с белой тигрицей.

Белая тигрица не прошла мимо, не выказала ему презрение. Внимательно обнюхав его и потом слегка заурчав, она его приняла.

Она приняла его в беспокойный зеленый мир Зверинца. Она, по сути, сказала ему: «Здесь, как и в лесах, откуда я родом, все приходит и уходит. Хищник пожирает добычу. Травоядные питаются растениями, плотоядные питаются травоядными. Все идет кому‑то на пользу. Отмершая растительность, живые существа – все это имеет свое назначение и свое место. Все вырастает, чтобы превратиться в тлен и чтобы потом выросло что‑то новое. Таков природный промысел – вечное движение туда‑сюда, взаимный обмен, купля‑продажа. Да ты и сам это знаешь. Может быть, ты об этом и не догадывался, но все равно всегда это знал».

Мисс Дэллоуэй попыталась его убить. Тигрица убила мисс Дэллоуэй.

Взаимный обмен. Туда‑сюда.

Тигрица его приняла. Поняла его. Постигла.

И он вдруг осознает, что неприметность – отнюдь не проклятье, как он полагал раньше. Ему вспоминается природный камуфляж тигрицы, то, как она сливалась с фоном, но от этого не теряла ни мощи, ни великолепия, ни смертоносной точности прыжка. Неприметность означает слитность, но до необходимого предела, не более. Нужно быть частью фона, но лишь отчасти. Важно достигать равновесия, этой черты, которая проходит между двумя крайностями, этой тонкой серой полоски, узкой территории пересекающихся теней. За тридцать три года он позабыл, где проходит эта черта и как до нее добраться, – только и всего.

Он выдавливает по две капли жидкости в каждый глаз, и раздражение, оставшееся от перечного спрея, унимается.

Бросив прощальный взгляд в зеркало на свое отражение, Фрэнк выходит из уборной.

Миссис Шухов взяла на себя вольность заказать кофе для них обоих. На столе уже дымятся две доверху полные чашки. Фрэнк ловит себя на том, что ищет взглядом нечто – и не находит.