— Вот вам одна, вот вторая…

— Эта, — ткнул пальцем Комбат, — его кольнуло в грудь от явного сходства женщины с покойной Ритой.

— Мы должны с ней поговорить, — Удовиченко бережно взял медсестру за локоть.

— Вы хоть понимаете, что она собой представляет?

Это уже растение — не человек.

— Где это можно организовать, чтобы нам никто не помешал? Сколько с ней человек в палате?

— Четверо. Это безумный риск, я ведь здесь не одна дежурю. Она столько времени не видела незнакомых людей, привыкла к одним и тем же лицам. Кто может поручиться, что не начнется припадок?

— Разбудите ее поаккуратнее.

— Хорошо, — вздохнула медсестра, вставая. — Они, в принципе привыкли к побудкам среди ночи.

Поднимаем, чтобы не наделали под себя, чтобы таблетку приняли.

— Сколько ей нужно, чтобы проснуться по настоящему?

— Они вообще толком не просыпаются. Ходят, едят, бормочут — но это ровным счетом ничего не значит.

— А кто-нибудь помнит, какой она здесь появилась? — вмешался Рублев.

Медсестра пожала плечами.

— Я так точно нет. Я здесь всего шестой год. Надо посмотреть в истории болезни — к кому из врачей она попала.

Они шли по пустынному коридору, освещенному люминесцентными лампами. Белый, стерильный свет заливал выбеленные стены и потолок.

— Подождите, я ее приведу. Только не кидайтесь все сразу. Хорошо, если с ней будет иметь дело кто-то один.

Медсестра завела их в пустую комнату, включила настольную лампу.

— Ждите здесь, — повторила она. — Главное, все должно быть тихо. Знаете, как у нас бывает? Одна пациентка дернется от шума — припадок готов. А дальше пошла цепная реакция. Вот тогда начинается настоящий дурдом.

— Кто будет с ней говорить? — спросил Удовиченко, когда дверь за медсестрой закрылась. — Я должен снимать, эта пленка может фигурировать на суде в качестве доказательства.

— Зачем тебе пленка? Надо человека отсюда вытащить, — проворчал Рублев.

— Скажи еще, что прямо сейчас намерен ее забрать.

— Не сейчас, но очень скоро.

— Сперва попробуй, чтобы она тебя поняла.

— Ей вряд ли понравится вид камеры. Это может все испортить.

— Это мои трудности, она ничего не заметит.

Прошло еще четверть часа томительного ожидания.

Наконец, послышались шаги: кто-то еле волочил ноги, кто-то ступал твердо и нетерпеливо.

Медсестра ввела в комнату женщину неопределенного возраста с землистым от постоянного недостатка свежего воздуха цветом лица. Женщина сильно отличалась от той, чьи фотографии были вклеены в историю болезни. В первый момент Рублев хотел заявить о подмене, но потом, приглядевшись к давно потухшему лицу, понял — никто не собирался вводить его в заблуждение.

Это Ритина мать — вернее то, что от нее осталось за время «лечения».

Медсестра присела возле двери со шприцом наготове — на случай, если у больной начнется припадок.

Сжав губы, Вероника Аристова смотрела в точку, видимую ей одной. Безостановочно потирала руки, как потирает их человек, вошедший с холода. Кожа туго обтягивала ее худое лицо, лишенное всякого выражения.

Комбат обошел вокруг стул, на который ее усадили, мучительно подыскивая нужное слова. Он подумал, что все эти годы к ней обращались только по той подложной фамилии, под которой ее поместили сюда.

— Вероника Аристова, — произнес он негромко.

Никакой реакции — она будто не расслышала его слов.