— Как это?

— Поцелуй шею.

Поцеловал.

— Вот так?

— С языком.

— Так?

— Да.

— Еще?

— Ты постоянно будешь спрашивать?

— Не знаю.

— Целуй меня всю. Везде. Опускайся ниже. Медленно.

— Везде?

— Ох... Везде, да.

Доцеловал до живота. Распробовал этот кайф. Съесть ее захотел. Особенно грудь. На животе тормознул. Куда дальше-то? Ноги, что ли, целовать? Тупо как-то. Или не ноги? Если не ноги, можно в угол петушиный заехать. Тут Катя давай мою голову вниз толкать. Нежно, но настойчиво.

— Ты почему остановился? Продолжай!

— Так у тебя тело кончилось.

— Не кончилось. Прямо там поцелуй.

— Ногу, что ли?

— Не ногу, дурачок, клитор.

— Чё?

— Просто не сопротивляйся, я тебя направлю.

Направила. Поцеловал. Побрито все. Думал, пахнуть как-то будет. Не пахнет. То есть пахнет, но приятно. Удивительно даже. Я знал, конечно, что мужики такие номера тёлкам исполняют, но... Как-то это... Как бы сказать... А с другой стороны... Интересно, блин. С детства ведь под запретом. Лизну, думаю, разок. Ради общего развития. Клитор — это вот он. По-любому это он, больше некому. Лизнул. Раз, другой, третий. А ниже, думаю, если? Ниже — это как? Биология. Что там в учебнике писали? Половые губы? Не похоже на губы. Половые створки. Или створки у устриц? Да какая, блядь, разница!

Катя застонала. Я ободрился. Катя яростно задвигала бедрами. Я чуть ртом не отпал, но не отпал. Язык только онемел. И челюсть устала. Это как бокс — надо потерпеть, чтобы не облажаться. Не облажался. Катя сама от меня отползла. Судорожно.

— Чё ты?

— Ничего. Спасибо.

— Я правильно все сделал?

— Правильно. Правда, еще есть над чем поработать.

— Всегда есть над чем поработать.

— Тоже верно. Ты — супер. Не заморачивайся.

Я вытер подбородок и лег рядом. Полежали.

Катя давай прелюдию исполнять. Прелюдия. Дурацкое слово. Доисполняла до живота. Обхватила. Неужели, думаю, в рот возьмет? Неужели, думаю, она такая масть и защеканка? И как мне потом с ней целоваться? Как пить после нее из кружки? Детей как крестить? Взяла. Глубоко. Не как проститутка, а с душевным трепетом. Я офигел. Покрестим как-нибудь. Чуть не приплыл, но Катя, видимо, это почувствовала и села сверху. Положила мои руки себе на грудь.

— Ласкай соски.

— Соскай ласки.

— Чего?

— Я не в себе. Не обращай внимания.

— Тебе узко во мне?

— Очень узко.

— Хорошо.

И, знаете, все действительно было хорошо. И на второй раз, и на третий, и на четвертый, и на пятый, и на шестой. Только мы почти не говорили. Я ей задавал вопросы, а она не отвечала внаглую. Отшучивалась. Меняла тему. Сводила все к сексу. А я влюблялся. Падал прямо в яму чувств. Стал наводить справки по своим каналам. Навел. Родители друзей вертухаями в зоне работают. Да и по воровской пробросил. Мужа она убила. Ножом. Ей полгода сидеть осталось из девяти. С Екатеринбурга сама. Екатерина Дмитриевна Гончарова, 1976 года рождения.

А Митрошина закрыли. Гоп-стоп. Он мне ключи от своей хаты оставил. Ну, чтобы я приглядывал, сильно не бухал и любовь с Катей крутил. Митрошин говорит: любовь — дело молодое. Не знаю. А немолодым как быть?

Короче, приперся я в Зону на седьмое свидание. Головой верчу — Кати нет. Всегда есть, а тут нет. Смотрю, бесконвойница ко мне идет какая-то. Бабища здоровенная. Подошла и говорит:

— Ты — Александр?

— Да.

— Айда в подъезд зайдем, потрещим.

Зашли. Еле увернулся. В миллиметре от печени заточка прошла.