— Я с вами, пацаны! Замесим уродов. Мишаня, плескани на посошок.

И «бабочку» достал. Выкидуха такая. Вжих-вжих-вжих! Смерть в глазах. Вперед, говорю, братва, укокошим гадов! И к забору пошел. Наши отговаривать не стали. Им самим неловко, что они не едут, а тут хоть я. И то хлеб, как папа говорит.

Я уже на забор влез и даже ногу перекинул, когда меня сзади дернули, и я упал. Чё, думаю, за херня?! Смотрю — Таня. Ты чего, говорю? Попытался встать, а она не дала. Легла сверху и лежит. Дурак, говорит, они все малолетку прошли, ты тоже хочешь? Пусти, говорю. Они там все кровью умоются, суки! У меня нож! Не пускает. Поцеловала. Ответил. Пока я лежал, все уехали. Ну всё, говорю. Пошли уже к тебе, у меня вся спина грязная. Или ты с Андрюхой? Заткнись, говорит. Умерла я, значит? Умерла?! Заткнись, говорю. Ушли. Куда, спрашиваю, тут? Сюда. Не лезет. Еще бы. Надо смазать. Чем? А я откуда знаю? Слюной. Только не плюй. Я псих, по-твоему? Смазывай уже. А если пальцем? Не надо. Давай сразу. Как бы сильно, но плавно. Это как? Я не знаю. Делай уже что-нибудь, господи! Таня, ты в порядке? Больно, блин! Продолжать? Конечно.

А Пейджер, Ниндзя, Бизон, Джон и Гуляш на той разборке «У Камина» человека нечаянно убили. Битой по голове. И ногой. Получили от девяти до одиннадцати лет колонии. Я это потом узнал. Таня, думаю, Танечка! Цветы купил. То есть хотел купить. Денег не сумел найти. Искал-искал... Говорю же, хреново быть подростком.

Мой львенок

Влюбился, дурак. Семнадцать лет мне было. А ей пятнадцать. Развитая. С грудью. Катя, Катенька, Катюша. В юбке. Из полка ГАИ. Дочь мента. Не Авария, глазки в пол. Челка, как у пони. В автобусе едем из Драмтеатра, а она мне руку в карман засунула и гладит. Все вздыбилось. От волос до... Мука такая. Что ж ты, говорю, со мной делаешь? И в губы. Ем прямо, наесться не могу. А она поманит-поманит и гонит. Я девочка еще, говорит. Нельзя так сразу, говорит. Была кокеткой, стала Снежной королевой. Меня уже из школы турнули. Отец пьет. Бурс уже. Мрак такой. И чувство гнусное, что скоро или посадят, или убьют. Ты, говорю, мой лучик. Лучик мой, блядь. Но про себя. Спину держу. Лицо то есть. Малолетка. Буду я... Нет так нет.

А снится, манит. Мини-юбка, декольте и такая, знаете, шелковистая молодость. Глаза зеленые. А сама на львенка похожа. Точнее, на львицу Налу, которую Симба любил. А я какой Симба? В лучшем случае дядюшка Шрам — пройдоха с криминальными наклонностями. Горе-свергатель. Раз пошли на дискотеку в «Радугу». Катя туда в первый раз пошла, а я не в первый. Кругом весна, ручьи не журчат, но и говна почти не осталось. Цветы купил. Три белых розы. Банален был до ужаса. А «Радуга» — это ведь толковище, местный ринг. То с Зоной деремся, то с Железкой, то с Комсиком. Пять на пять. Как в хоккее. Пришли. Оплатил два билета. Скинули ветровки. Я обалдел. Катя белую блузку надела. Вырез, смекаете? Просвечивает. И без лифчика. Рельеф. Ты чего, говорю, творишь? Это ж «Радуга»! Через час все перепьются. И что? — спрашивает. Тебе не нравится, как я выгляжу? Я для тебя так оделась. И носиком шмыгнула. И крутанулась на носочках, юбочка вразлет.

Я застыл. Пятнадцать лет. Понравиться мне хотела. Любит, видно. Неужели любит? А если любит? Если все-таки любит? А я? Не отходи, говорю, от меня. Вплела свои пальцы в мои. Нежность прямо. Разрыв аорты, бля, как писал один поэт. Мысль в башке мелькнула — уводи ее из «Радуги», дурак! Зачем тебе дискотека, если рядом такая Катя? Не увел. Верил в себя. В семнадцать лет многие в себя верят. Пошли на танцпол. Токс-токс-токс, ке паса парадокс. Три шестерки. Вот это всё. Полумрак. Тени. «Тени в раю». Ремарк написал. Фашня ебучая. Гуляш по-сегедски. Что это за фигня, интересно, гуляш по-сегедски? Протиснулись в центр зала, танцуем.