|
Этот дворник — самый настоящий трагический герой, точно так же, как трагическая героиня — красавица, чей нос украсил прыщ в тот самый момент, когда после длительной душевной борьбы она все же решила отправиться на свидание. Тему для романа можно найти везде и всюду: на базаре, в табачной лавке, на теннисном корте, у обедни и даже у себя дома. Вспомните только, сколько раз вам приходилось слышать, да и говорить: «надо же, ну прямо как в романе» или: «будь я писателем, непременно сделал бы из этого роман». Так-то оно так, да только с этими сюжетами все равно что со старыми ключами, которые годами перекладываешь из одного ящика стола в другой: авось пригодятся. Эти ржавые ключи вечно лезут под руку, когда роешься в хламе, отыскивая пуговицу от рубахи, зато как только попадется замок, к которому нужно подобрать ключ, найти их становится совершенно невозможно. Это трагедия не одних только ключей и замков, это трагедия романиста, вокруг которого назойливой мошкарой вьются идеи: захочешь поймать, глядь — а в руке пустота. Ту же, что случайно удалось ухватить, все равно приходится по той или иной причине отпустить на волю. С героями — та же история. Один не годится потому, что все хором скажут: таких не бывает, расскажите, мол, господин автор, вашей бабушке; другой не годится потому, что его сразу же узнают. А ведь люди в большинстве своем не любят, чтобы, знакомясь с ними, говорили: «А-а, вы и есть тот самый. Знаем-знаем, что вы за жулик».
Так и вышло, что корабль моего романа уж третий месяц ждал у моря погоды, как говорят в таких случаях моряки. И вообще, это был не корабль, а черт знает что: у меня до сих пор не было припасено для него ни единой доски. Престиж мой тем временем стремительно возрастал. Угольщик уже трижды посылал ко мне с просьбой позаботиться о дровах на зиму — дело было в начале июня, двадцать восемь градусов Цельсия в тени, — ведь зимой дров нипочем не достанешь, того и гляди, на растопку пойдет крыша комитатской управы. Белокурая аптекарша пообещала утопиться, если я не возобновлю своих лекций по астрономии. (Прошлым летом это занятие пришлось прекратить: пока я разглагольствовал о рогах Сатурна — мужа ее звали Фердинандом, — она, не отрываясь, смотрела на звезды гусарского подполковника.) Как-то раз я слонялся по Главной площади, повесив голову и грызя в задумчивости ус, и столкнулся со стайкой воспитанниц высшего женского училища. — Ничего удивительного, — прощебетала одна из них, когда я, покраснев до ушей, попросил прощения и ретировался, — говорят, роман будет на триста страниц. Боже, как же мне хочется, чтобы он написал и обо мне! — Какая у него прекрасная голова, прямо ренессансная, — прошептала другая. — (Однажды мой приятель-этнограф шутки ради поместил мою фотографию в книге о венгерских русинах. Впоследствии кто-то из специалистов выделил мою физиономию как наиболее характерную для крестьянина-русина.) — Самое интересное, что седина у него — венчиком, совсем как нимб. Третий голосок прозвучал не столь благоговейно. В нем явственно чувствовался металл. — Говорят, он получит за роман сто тысяч крон. Тут я осторожно оглянулся. Это была дочка директора финансового управления, я узнал ее по волосам, таким же рыжим, как у отца. Ага, теперь понятно, почему сей сборщик податей стал раскланиваться со мной так почтительно, словно с каким-нибудь бунчужным пашой. Он видит во мне нового налогоплательщика, равного которому не найдется во всем уезде. Боюсь, однако, что с моих налогов зарплаты чиновникам не повысишь. Предприятие мое расползается, как ветхий шелк: чем чаще к нему притрагиваешься, тем меньше от него остается. Я боюсь взглянуть на календарь: не хочу видеть, как стремительно уходит время. Впрочем, я при всем желании не мог бы на него взглянуть, поскольку он исчез с моего письменного стола. |
