|
Тема эта как раз по мне, ведь вжиться в образ собрата-поэта все-таки проще, чем в образ номада бронзового века. Выписав из Национального музея Словарь древних венгерских поэтов, я проштудировал все шесть томов вместе с примечаниями и испытал легкое разочарование: все мои собратья по перу, а точнее, по лютне, чьи имена таились в заглавных буквах стихотворных строк, оказались людьми невероятно набожными, занимались они в основном тем, что бранили священников (протестанты — католиков, католики — протестантов) и оплакивали гибель Израиля. В конце концов выбор мой пал на поэта, к которому не могла бы придраться ни одна из существующих церквей. Я избрал безымянного певца, от которого дошло до наших дней всего лишь четверостишие: «Ныне Матяша избрали // Всей страною нашей править. // Богоданный наш правитель // Будет править нам на благо». О нем никому и ничего не известно, следовательно, я могу со спокойной душой сочинять все что угодно, лишь бы это соответствовало духу эпохи. Он будет у меня последним венгерским гусляром при дворе короля Матяша. Против него станут интриговать нахлебники-итальянцы, в конце концов они заставят великого короля поверить, что волоокий юноша поет королеве Беатрикс любовные песни. Где здесь правда, а где наговор — сказать не могу, так как сам не успел ничего решить. Академия в очередной раз переиздала первый том Словаря древних венгерских поэтов, а я, на свою беду, его прочитал. Там говорилось, что, согласно новейшим исследованиям, песню на избрание короля Матяша следует вычеркнуть из сокровищницы древней венгерской поэзии. Жалкая подделка, восемнадцатый век.
За Келемена Микеша я после этого и браться не стал, хотя тема эта была помечена в моем блокноте в числе возможных. Почем я знаю, вдруг, когда все будет готово, дотошный историк литературы возьмет и выяснит, что никакого Келемена Микеша не было в природе, а выдумал его заодно с куруцкими балладами Кальман Тали в пику Габсбургам. И потом, даже если мне удастся избежать этой Сциллы, не стану ли я жертвой Харибды-критики? Недавно один критик обвинил автора исторического романа в излишнем историческом педантизме. (Nota bene: случайно мне довелось прочитать роман этого педанта. Король Ласло Кун развлекался там с цыганками при свете фонарей в майшайской чарде, а кардинал Гентилий де Монтефлор, восседая в кресле, зачитывал буллу церковных проклятий.) Откровенно говоря, был еще один фактор, подвигнувший меня раз и навсегда отказаться от исторической темы. Наш губернатор как-то сказал мне с глазу на глаз: — Времена нынче, видишь ли, дурацкие, а исторический роман — деликатная штука. Не угадаешь ведь, кто победит: свободные королевские избиратели или легитимисты. Выйдет книга в неподходящий момент — ее, чего доброго, конфискуют. Я думаю, самое разумное — оставить в покое историю, пока положение хоть малость не прояснится. Ты не подумай, я не вмешиваюсь, хотя кое-что в литературе и смыслю. Знаешь, я ведь самому Миксату подсказал несколько отличных тем. Поверь, я желаю тебе только добра. У меня и в мыслях не было сомневаться в благорасположении губернатора, да и с чего бы? С тех пор как стало известно, что я работаю над романом, о чем я, разумеется, оповестил всех, включая своего газетчика, сильные мира сего стали со мною особенно любезны. С губернатором мы выпили на брудершафт, мало того, вице-губернатор намекнул, что собирается пригласить меня на охоту, если, конечно, она в этом году вообще состоится: порох чертовски вздорожал, разве что сахарозаводчики могут платить такие деньги, порядочному человеку это не по карману. Что ж, я никогда не сомневался в том, что вице-губернатор самый смекалистый из всех нас. Он рассуждал о дороговизне только потому, — что не был уверен, получится у меня роман или нет. Про себя он решил так: если дело не выгорит, то незачем вводить его в столь избранное общество, которое время от времени посещает сам старый барон Эшелович, мало того, последний как-то раз привез поохотиться настоящего русского великого князя. |
