В поезде я не сомкнул глаз. Всю дорогу глядел в окно на звездное небо, но не звезды представали моему взору. В небесах фосфоресцировали обложки зарубежных изданий моего романа. Точнее, мое имя на обложках, так как названия у романа еще не было. Von Martin Varga. Od Martin Varga. Di Martino Varga. Par Martin Varga. By Martin Varga… И как знать? В Венгрии только что взошла звезда Сельмы Лагерлёф. Может, нам еще доведется отдать шведам визит? Af Martens Varga. Да, да, именно так. Не Пал Эркень, а Мартон Варга! Пал Эркень был всего лишь пеной на забродившем виноградном соке, вязкой белой пеной без вкуса и запаха. Пену сняли и выплеснули, ее поглотила земля — лучшего Пал Эркень и не заслуживал. Остался Мартон Варга — благородное вино. Оно выдерживалось долго, и это сразу чувствуется. Такое вино будут пить и сто лет спустя.

Не стану больше стыдиться, пусть табличка с моим именем украшает врата Олимпа! Наверное, меня все-таки станут отвечать на экзаменах. Надо будет в каком-нибудь романе намекнуть профессорам, чтоб ставили за меня только пятерки. Не то явлюсь с того света и устрою педагогам экзамен по истории литературы.

И все же издатель с кем-то меня спутал, когда понадеялся получить с меня роман. Трех месяцев из шести как не бывало, а творение мое все еще пребывало в эмбриональном состоянии. Ожидать преждевременных родов не приходилось, а вот выкидыша — в любой момент.

Конечно, дело было не в недостатке таланта. Скорее наоборот, талант мой был слишком велик и значителен. Будь я одним из тех посредственных сочинителей, которых у нас хоть пруд пруди, я накропал бы роман за неделю. Но талант обязывает. Великану не пристало играть в бирюльки. На пальме не родится жалкая слива. Я не могу поставить свое имя под какой-нибудь любовной белибердой. Не спорю, и любовь существует на свете, но вольно же романистам представлять дело так, как будто на свете не существует ничего другого. (Заметим, что лирики здесь ни при чем, поскольку их все равно никто не читает.) Любовь — не более чем аперитив, никому не возбраняется опрокинуть стаканчик-другой, но потом надо браться за дело. Ведь есть же на свете, к примеру, и пьяницы, но где сказано, что романы следует писать о тех, кто всю жизнь шатается из корчмы в корчму?

Вот для зарубежных коллег — это пройденный этап. Они больше не пишут романов об отдельных личностях, они пишут только о человечестве. Один из них присылает на Землю жителей Марса, другой отправляет землян на Луну. (У нас в этом жанре работают разве что кандидаты в депутаты во время выборов.) Попадаются и такие, что сводят человечество с ума посредством эликсира бессмертия, кое-кто уничтожает население земного шара, наслав на него эпидемию болезни бери-бери. Я слишком мягок для подобных штучек, и вообще, на случай Страшного суда у меня есть в запасе оправдание: я никогда в жизни никого не убивал, в том числе и пером. Да и у нас, у скифов, эти так называемые романы «большого дыхания» только переводные и не залеживаются в книжных лавках. А если уж венгерский писатель вдруг захочет писать не о любви, тогда пусть прославляет национальную доблесть и будоражит национальное чувство. Это его святой долг. Правда, впоследствии ни одна собака не станет читать этих проникнутых благородным пафосом строк, но это уже — не его забота, это личное дело публики.

Ну а в моем романе будет и слава предков, и национальное чувство, и все же его захочет прочитать каждый: он будет захватывающим, словно вышел из-под пера Уэллса. Героями будут покайские первобытные люди, которых я собственноручно выкапывал из-под земли почти восемь лет. Сотни костяных гарпунов, жемчужных раковин, куча каменных топоров… Скелетов там тоже был целый вагон. Один из них, по-видимому, принадлежал какому-то могущественному вождю; на каждом пальце у него было по костяному кольцу, на шее — янтарное ожерелье.