— Боже упаси! — лицо издателя, и без того достаточно круглое, совершенно расплылось от смеха. — Неужто, глядя на меня, можно такое подумать? Видите ли, дело было так: пару лет назад, а может пять или шесть, путешествовал я в ваших краях. В купе я оказался один, с собою у меня не было ни книги, ни газеты — словом, скука невыносимая. И тут я заметил, что из-под сиденья высовывается уголок какой-то тетрадки. Я вытащил ее и с ходу начал читать: там говорилось о трепанации черепа в доисторическую эпоху.
— Да-да, припоминаю, это была полемика с профессором Обермайером.
— Понятия не имею, что это было. Нельзя сказать, чтобы я особенно увлекся, да и, не обессудьте, мало что понял. Но зато тут же пометил в записной книжке, что когда-нибудь надо будет заказать этому человеку роман.
— Но позвольте, на каком же основании? — Я почувствовал, что глаза у меня лезут на лоб.
— А фантазия-то ваша, дорогой мой! Тот, кто может столько порассказать о дырявой черепушке, просто обязан писать романы.
Ну вот, час от часу не легче! Если бы какой-нибудь ученый коллега похвалил одну из самых серьезных моих статей за бурный полет фантазии, я хладнокровно всадил бы ему под ребро бронзовый меч, хотя по натуре отнюдь не кровожаден. Но не набрасываться же мне, в самом деле, на книгоиздателя! Я изобразил на лице улыбку и сказал, что у господина издателя очень любопытный взгляд на вещи.
— Да вот беда, этот блокнот затерялся у меня в столе и попался мне на глаза совсем недавно. Мы тут же вам написали. За то время, что пропало даром, мы с вами запросто могли бы изготовить парочку недурных романов. Ну да ничего, я еще успею выудить из вас все, что нужно. Мадемуазель Лотти, бланк для договора, будьте любезны.
Он смотрел на меня, как паук-птицелов на колибри. Он свободно мог бы меня проглотить, появись у него такое желание, однако удовлетворился подписанным договором.
— Так, благодарю вас, теперь все в порядке. Времени у вас предостаточно, ровно шесть месяцев. Вы, с вашей фантазией, можете за это время не то что один — десять романов написать. До свидания. Осторожно, там лестница.
Откровенно говоря, я пришел в себя довольно быстро. Расправляясь с обедом в «Паннонии», я полностью согласился с издателем в том, чего он не сказал, но наверняка подумал, будучи с виду человеком умным и интеллигентным: романы лучше писать после сорока. Ведь роман — совсем не то, что стихи. Тут одного чувства мало, а может, оно и вовсе ни к чему. Романист должен много пережить, видеть людей насквозь, иметь определенный взгляд на вещи, а откуда возьмется все это в двадцать лет? Для романа необходима зрелость, а человек созревает как раз к сорока годам. А до тех пор он всего лишь молокосос и лакомится сахарным петушком лирики.
На ужин я был приглашен в Буду, в гости к одной красивой женщине. Несколько лет назад я посвящал ей стихи, но с тех пор мы оба об этом благополучно забыли. Она по-дружески, без всякого стеснения спросила меня, над чем я работаю.
— Пишу роман, — ответил я, пожав плечами, — сегодня как раз подписал договор.
— Роман? Вы? — она с искренним недоумением обратила ко мне взор, некогда сжигавший меня, как самое жаркое пламя.
— Чему вы удивляетесь, дорогая? — спросил я не без некоторой обиды. — Быть может, писать романы — мое призвание. Я и так уже совершил глупость — столько лет писал стихи вместо романов. А ведь с моей фантазией только и писать романы. Вы же сами, дорогая, знаете, какая у меня богатая фантазия.
Тут мы дружно посмеялись.
— Ах, негодник! — Красавица заткнула мне рот кусочком бисквита, пропитанного вином.
В поезде я не сомкнул глаз. Всю дорогу глядел в окно на звездное небо, но не звезды представали моему взору. |