|
- Я верю вам, - сказала она. Когда они вернулись в аллею, где стояли экипажи, Мари оставила руку Натана, принявшего почтительную позу, как будто он только что встретился с нею; со шляпою в руке он проводил ее до экипажа, а затем пошел следом за ним по проспекту Карла X, вдыхая пыль, поднятую лошадьми, глядя на колеблемые ветром перья ее шляпы, напоминавшие ветки плакучей ивы. Несмотря на благородный отказ Мари от его жертв. Рауль, увлекаемый своею страстью, появлялся повсюду, где она бывала; он обожал недовольный и в то же время счастливый вид графини, когда она хотела и не в силах была его журить за то, что он расточал время, столь ему необходимое. Мари приняла на себя руководство работами Рауля, строго установила для него распорядок дня и оставалась дома, чтобы не давать ему никакого повода рассеиваться. Каждое утро она читала газету и сделалась герольдом славы Этьена Лусто, чьи фельетоны ее восхищали, Фелисьена Верну, Клода Виньона, всех сотрудников. Когда скончался де Марсе, она посоветовала Раулю отдать ему справедливость и с восторгом прочитала большую и прекрасно написанную статью, в которой журналист воздал хвалу покойному министру, осудив его в то же время за макиавеллизм и ненависть к массам. Она присутствовала, разумеется, в литерной ложе театра Жимназ на премьере пьесы, сборами с которой Натан рассчитывал поддержать свое предприятие и которая прошла с огромным внешним успехом. Графиню обманули купленные аплодисменты. - Вы не были у Итальянцев на прощальном спектакле? - спросила ее леди Дэдлей, к которой она поехала из театра. - Нет, я была в Жимназ на премьере. - Терпеть не могу водевилей. Отношусь к ним, как Людовик XIV к картинам Тенирса, - сказала леди Дэдлей. - А я нахожу, что водевилисты сделали успехи, - заметила маркиза д'Эспар. - Современные водевили - очаровательные комедии, преостроумные, требующие большого таланта, и они меня очень забавляют. - Да и актеры превосходны, - сказала Мари. - Вся труппа играла сегодня отлично: пьеса пришлась ей по вкусу, диалог в ней тонок, остроумен. - Как у Бомарше, - бросила леди Дэдлей. - Господин Натан еще, конечно, не Мольер, но... - проговорила г-жа д'Эспар, глядя на Мари. - Он ставит водевили, - продолжала жена Шарля Ванденеса. - И валит министерства, - присовокупила г-жа де Манервиль. Графиня молчала; она искала колких реплик; в сердце у нее поднималась ярость; она не нашла ничего лучшего, как сказать: - Быть может, он их будет составлять. Все дамы обменялись взглядом таинственного взаимного понимания. Когда графиня де Ванденес ушла, Моина де Сент-Эран воскликнула: - Да ведь она боготворит Натана! - И не играет в прятки, - сказала г-жа д'Эспар. Настал май. Ванденес увез свою жену в имение, где ее утешали только страстные письма Рауля, которому она писала ежедневно. Разлука с графиней могла бы спасти Рауля от пропасти, на краю которой он оказался, будь Флорина подле него; но он был один посреди друзей, а они стали его врагами, едва лишь он обнаружил намерение господствовать над ними. Теперь журналисты его ненавидели, но были готовы протянуть ему руку и утешить в случае падения, а в случае успеха - обожествить. Таков литературный мир. В нем любят только нижестоящих. Там каждый враждебен ко всем, кто старается пробиться. Эта всеобщая зависть удесятеряет шансы посредственностей, не возбуждающих ни зависти, ни подозрений, прокладывающих себе путь по способу кротов и пристраивающихся, как бы ни были они глупы, в различных отделах “Монитора”, между тем как таланты все еще дерутся у дверей, чтобы не дать друг другу войти. |
