|
Я знаю от одного приятеля Флорины, какую сумму она выручила от продажи своей обстановки и дала Натану на газету; я знаю, сколько денег она посылала ему из сборов, которые делала в этом году в провинции и в Бельгии, - а деньги эти пошли в конечном счете на пользу Нусингену, дю Тийе и Массолю. Они втроем заранее продали газету министерству, так уверены они, что устранят этого “великого человека”, - Господин Натан не способен брать деньги у актрисы. - Вы совсем не знаете таких людей, моя дорогая, - сказал граф. - Вот увидите, он не станет отрицать факты. - Я непременно поеду на маскарад. - Вам будет весело, - продолжал Ванденес. - С таким оружием в руках вы жестоко израните самолюбие Натана и, право, окажете ему услугу. Он будет приходить в ярость, успокаиваться, вставать на дыбы от ваших колких насмешек, но, подшучивая над ним, вы откроете глаза даровитому человеку на грозящую ему опасность, и вам будет забавно, когда под вашим бичом эти дурацкие скакуны “золотой середины” замечутся в собственной конюшне... Ты меня не слушаешь, дитя мое? - Напротив, очень внимательно слушаю, - ответила она. - Я вам позже скажу, почему для меня важно во всем этом увериться, - Увериться? - повторил Ванденес. - Останься в маске, я тебя посажу ужинать вместе с Натаном и Флориной: женщине твоего общественного положения будет преинтересно разжечь любопытство актрисы и принудить все мысли великого человека загарцевать вокруг столь важных тайн; ты впряжешь его и эту особу в общую мистификацию. Я узнаю, с кем изменяет Флорине Натан. Если мне удастся разведать подробности какого-нибудь недавнего его похождения, ты насладишься великолепным зрелищем гнева куртизанки. Гнев Флорины заклокочет, как альпийский водопад: она обожает Натана, он для нее все; она льнет к нему, как плоть к кости, как львица к своему детенышу. Помню, в молодости я видел одну знаменитую актрису, писавшую нисколько не грамотнее кухарки. Она явилась к одному из моих приятелей с требованием возвратить ей письма; нельзя представить себе ничего поразительнее этой спокойной ярости, этой наглой величавости, этих повадок дикарки... Ты нездорова, Мари? - Нет, здесь чересчур натоплено. Графиня бросилась на козетку. Вдруг, в порыве, вызванном нестерпимыми пытками ревности, в одном из тех порывов, которые предвидеть невозможно, она вскочила. Ноги подкашивались у нее. Скрестив руки на груди, она медленно подошла к мужу. - Что ты знаешь? - спросила она его. - Ты не способен терзать меня. Будь я виновна, ты бы раздавил меня, но не мучил. - Что же мне знать, Мари? - Говори! Натан... - Ты думаешь, что ты любишь его, но ты любишь призрак, созданный фразами. - Ты, стало быть, знаешь... - Все, Это слово ошеломило Мари. - Если хочешь, я никогда не буду знать ничего, - продолжал он. - Ты скатилась в пропасть, дитя мое, тебя надо из нее спасти. Я об этом уже позаботился. Смотри. Он достал из бокового кармана ее поручительство и четыре векселя Шмуке, - графиня узнала их, - и бросил в огонь. - Что бы с тобою было через три месяца, бедная Мари? Тебя бы судебные приставы таскали по судам. Не опускай головы, не унижай себя: ты была обманута самыми лучшими чувствами, ты кокетничала с поэзией, а не с этим Натаном. Все женщины, все - слышишь ли. Мари? - поддались бы на твоем месте искушению. Так разве не бессмысленно было бы с нашей стороны, со стороны мужчин, делавших столько глупостей в двадцать лет, требовать, чтобы вы не совершали за всю свою жизнь ни одного легкомысленного поступка? Упаси меня боже торжествовать над тобой или подавлять тебя жалостью, которую ты на днях так гордо отвергла. |
