|
Фердинанда рассердило бы отступление от этикета, установленного для его жены, а я его боюсь. Посреди этой проклятой роскоши я начинаю тосковать по прошлому и считать, что наша мать была хорошей матерью: она по крайней мере оставляла нас в покое по ночам, и я могла болтать с тобою. Я жила подле создания, любившего меня и страдавшего со мною, между тем как здесь, в этом великолепном доме, я себя чувствую, как в пустыне. Внимая этой горестной исповеди, графиня, в свою очередь, взяла руку сестры и плача поцеловала ее. - Как я могу помочь тебе? - шепотом сказала Эжени. - Если бы он застал нас тут, в нем проснулась бы подозрительность, он пожелал бы узнать, о чем ты рассказывала мне целый час, мне пришлось бы лгать ему, а трудно лгать такому хитрому и коварному человеку: и мигом поймал бы меня. Но оставим мои невзгоды и подумаем о тебе. Нужно достать сорок тысяч франков, моя дорогая. Это безделица для Фердинанда, ведь он ворочает миллионами вместе с другим крупным банкиром, бароном Нусингеном. Я иногда сижу с ними за обеденным столом, слушаю, что они говорят, и меня бросает в дрожь. Фердинанд знает, что я умею молчать, и они беседуют в моем присутствии, не стесняясь. И вот, уверяю тебя, убийства на большой дороге представляются мне добрыми делами по сравнению с некоторыми финансовыми комбинациями. Нусингену и моему мужу так же безразлична судьба разоряемых ими людей, как мне вся эта роскошь. Часто мне приходится принимать бедных простаков, которым накануне при мне был вынесен приговор; они бросаются в аферы, где им предстоит потерять все состояние. Мне хочется, как Леонарде в пещере разбойников, крикнуть им: “Берегитесь!” Но что станется со мною? И я молчу. Этот пышный особняк - разбойничий притон. Между тем дю Тийе и Нусинген пачками бросают тысячефранковые билеты на свои прихоти. Фердинанд покупает в Тийе усадьбу, где стоял старый замок, и собирается его восстановить, присоединив к нему лес и обширные земли. Он уверяет, что сын его будет графом и что в третьем поколении это будет знатный род. Нусишену надоел его особняк на улице Сен-Лазар, и он строит дворец. Его жена - моя приятельница... Ax! - воскликнула вдруг Эжени. - она может нам быть полезна; со своим мужем она ведет себя смело, своим имуществом распоряжается сама - она спасет тебя. - Голубка, у меня осталось только несколько часов, едем к ней сегодня же вечером, едем немедленно, - сказала графиня, бросившись в объятия к сестре и заливаясь слезами - Как же мне выйти из дому в двенадцатом часу ночи? - Меня ждет карета. - О чем вы тут сговариваетесь? - произнес дю Тийе, открывая дверь будуара. Он появился перед обеими сестрами с самым безобидным видом, улыбаясь с напускной любезностью. Коары заглушили его шаги, а сестры были так озабочены, что не слышали, как подкатила его карета. Графиня, в которой светская жизнь и предоставленная ей Феликсом свобода развили ум и находчивость, все еще подавленные у ее сестры деспотизмом мужа, сменившим деспотизм матери, сообразила, что испуг Эжени может выдать ее, и спасла сестру откровенным ответом. - Я думала, что моя сестра богаче, чем оказалось, - сказала она, глядя на своего зятя. - Женщины порою попадают в стесненное положение и не желают сообщать о нем своим мужьям, как это случалось с Жозефиною Бонапарт, и я приехала попросить сестру об услуге. - Ей легко оказать вам услугу, сестрица. Эжени очень богата, - сказал дю Тийе кисло-сладким тоном. - Только для вас богата, братец, - ответила с горькой усмешкой графиня. - Сколько вам нужно? - сказал дю Тийе, который был не прочь оплести свояченицу. - Какой непонятливый! Сказала же я вам, что мы не желаем вести дела с мужьями, - ответила благоразумно графиня де Ванденес, поняв, что нельзя отдаваться во власть человеку, чей портрет, по счастью, нарисовала ей только что сестра. |
