– В том то и дело, что ничего нет! – начала злиться Найка.

– Давай проверим, – поддразнил её Бануш и дёрнул за штаны. Этого Найка стерпеть уже не могла, и они, к счастью, покатились кубарем в другую сторону от трясины. Разозлившаяся, грязная и страшно обиженная, Найка сама не поняла, как укусила Бануша. Её оправдывало лишь то, что он уже пару раз довольно ощутимо сам укусил её.

И, лишь поняв, что он почему то не отвечает больше на удары и вообще лежит мешком, испугалась.

– Бануш! – Она затрясла его за плечи. Наконец он открыл глаза и даже разлепил губы.

– Ты меня отравила, – еле слышно прошептал он. – Тащи к Гансу, я не хочу тут помереть. Не реви, дура! И туеса не забудь!

Всё правильно, без ягод лучше не возвращаться.

Глотая слёзы, Найка накинула Банушу на голову капюшон, в руки, сложенные крестом, сунула оба туеса, а длинные рукава связала, чтобы ягоды не вывалились. И поволокла его за ноги обратно к приюту. Ганс должен был помочь.

Вообще то старого немца звали иначе. Джисфрид. Но выговорить его имя без запинки могли только взрослые, а Александр Николаевич как то назвал его одним из Гансов, вот дети и подхватили. За спиной его звали так, а в лицо «герр Шварц». Старику нравилось.

Айару, обожавшая придумывать и рассказывать страшные истории про приютский персонал, рассказывала, будто в войну Джисфрид Шварц был среди врачей, ставивших опыты над заключёнными концлагерей. Попал в плен, был отправлен с другими заключёнными куда то на закрытый проект в Сибири. Бежал и вот осел в приюте. И давно бы уже умер, возраст его был уже к ста годам, не меньше, но крепко держался на месте силы в нутре заповедника и, пока он не покидал его, мог продолжать жить.

Верили в это только самые маленькие дети, но Ганса обходили стороной все и всегда, кроме тех случаев, когда хворали. Болели же приютские редко – не иначе как целебный куриный бульон помогал. Ну и что было правдой ещё – немец и впрямь никогда не покидал приюта. К счастью, жил он в небольшом флигеле, пристроенном снаружи. Иначе Найка представить не могла, как ей доволочь Бануша.

Выдохшаяся, перепуганная, она минуты три молотила в дверь, пока врач не открыл.

– Вот, герр Шварц, – провыла она, наконец давая волю слезам. – Я его отравила а а а!

– Опьять ельи вольчьи ягходы? – Вообще то Джисфрид отлично говорил по русски, получше многих приютских, но в минуты волнения начинал заикаться и говорить с акцентом.

– Нет. – Найка помогла втащить Бануша и уложить на койку и указала на следы от зубов на запястье мальчика. – Вот!

– Зачщем вы укусили мальтщика, Сольюнай? – удивился врач.

Он ловко оголил руку Бануша до локтя и вогнал иглу. К игле подсоединил капельницу и повесил её на специальный крючок. После этого он оттянул оба века Бануша, заглянул под них, потом в рот и, оставшийся доволен осмотром, сел, складывая руки на коленях. Его взгляд, внимательный и насмешливый, смутил Найку.

– Он первым начал, – буркнула она. – Он выживет?

– Думаю, да. – Джисфрид успокоился и снова заговорил нормально. – А вот вас мне тоже хочется осмотреть, вы не против?

Найка пожала плечами, мол, ей всё равно. Но про себя отметила, что для осмотра предусмотрительный врач надел перчатки. Он покачал головой, оглядев укусы Бануша, и даже помазал их йодом, после чего наконец перешёл к тому, что его на самом деле интересовало.

– Открой рот, Солунай, – вежливо попросил он и осторожно, но сильно надавил ей на клыки, потом на дёсны и под язык так, что она закашлялась и едва не сдавила челюстями его пальцы. И только тот факт, что она понятия не имела, где брать капельницу с физраствором и как её ставить, остановил её.