— Мадам, я уверен, ваш отец правильно поступает, что так доверяет вам, — заключил Жан-Виктор Дезормье. — Не согласились бы и вы, со своей стороны, взглянуть на мой последний роман?

— Остерегайтесь! — сказал Арман шутливо. — Она беспощадна в своей искренности! Когда книга ей не нравится, она ее попросту «режет»!

— Черт возьми, этого мне и надо! — ответил тот. — Я для того и обращаюсь к автору «Смерти месье Прометея» и к его дочери, если она того пожелает, чтобы получить мнение безо всякого снисхождения.

— Ну ладно, ладно! — проворчал Арман. — Дайте мне только время прийти в себя!

— Как только роман будет напечатан, то есть я думаю, не раньше чем через месяц, я пошлю его вам. Только не считайте себя обязанным прочесть его быстро. Даже если вы сможете поговорить со мною только через год или два, я буду счастлив узнать, что вы думаете о моей книге.

Смущенный Арман молчал, и Дезормье добавил:

— Мне кажется, вы не совсем поняли, что вы значите для меня, Арман Буазье. Вы больше чем пример. Вы — образец для подражания, вы — наставник!

После этих слов он встал, будто боясь, что сказал слишком много, залпом выпил содержимое бокала и направился к другим авторам издательства «Дю Пертюи», собравшимся в глубине зала. Когда он уходил, Арман бросил ему вслед:

— Как вы отправите мне книгу? У вас же нет моего адреса!

— Есть, — возразил Дезормье. — Вчера мне дала его пресс-атташе.

Кто знает, может быть, он все приготовил заранее, все предусмотрел? Это предположение несколько подпортило Арману удовольствие. Он бы предпочел больше непосредственности, неловкости. И тотчас же упрекнул себя в мелочной придирчивости. «Вечно недоволен!» — подумал он с раздражением. И решил, что в конечном счете это был счастливый день.

Был уже вечер, половина седьмого, и Санди опасалась, что у гостей из издательства «Дю Пертюи» возникнет искушение продолжить возлияния до глубокой ночи. Она благоразумно предложила отцу покинуть это собрание «молодежи», для которой двести километров до Парижа — сущие пустяки.

По дороге домой, в машине, Арман говорил с дочерью о будущей статье для «Монд», в которой он раскроет (или выдумает?) мотивы, побудившие его в восемьдесят пять лет написать «Смерть месье Прометея». Когда Санди высказала сомнение относительно возможности таких откровений, он возразил ей в нескольких ясных фразах. Неужто его так раззадорили комплименты, которых он наслушался в Довиле? Как бы то ни было, Арман сиял. Однако ни он, ни она не обмолвились о почитателе, встреченном в баре отеля: о Жане-Викторе Дезормье.

Не выпуская из рук руля, глядя на сумрачную, дождливую дорогу, Санди, со свойственной ей мягкостью и ловкостью, вскоре вернулась к проекту статьи для «Монд». И на этот раз Арман признал, что сомнения дочери имеют веские основания. Несмотря на то что сама она ничего не писала и литературная эрудиция была у нее не выше среднего, он выслушивал дочь с покорностью и восхищением, забывая о том, что он — признанный автор, а она рядом с ним — не более чем неоценимая и необходимая помощница. Что заставляло его соглашаться с нею? Решительный характер Санди или воспоминание о ее матери, чьи взгляды она выражала? Вдруг Арман тихо произнес:

— Ты права… У меня уже нет желания писать эту статью… Я не чувствую ее… Это будет халтура…

Она даже не взяла на себя труд поддержать эту перемену. Знала ли она с самого начала, что он уступит ей? Только несколько минут спустя она улыбнулась ему с участием.