– Ты не журналистка и не полицейская, Ингрид Дизель, иначе ты бы так не бледнела. Ты была ее подругой? Странно, она мне никогда о тебе не говорила.

Ингрид, уже привыкшую к европейским обычаям и даже к тому, что манера общаться становится все более свободной, тем не менее удивило обращение на «ты». И взгляд тоже – чуть более пристальный, чем следует.

– Я подруга ее отца.

– Он, должно быть, ненавидит меня, это естественно. Мне нечем гордиться. Я собирался навестить его. Что ты посоветуешь?

От манер медбрата ей было почти так же не по себе, как от окружающей обстановки.

– Прежде чем давать советы, мне хотелось бы разобраться самой.

– Я тогда только‑только пережил любовную драму и чувствовал себя одиноким. Алис бросилась мне на шею. Если бы я мог все исправить… Но жизнь не повернешь назад.

– Может, продолжим этот разговор где‑нибудь еще?

– Не стоит беспокоиться. Вся больница Святого Фелиция в курсе.

– Уже?

– Приходил комиссар. Дерганый коротышка, обросший бородой.

Ингрид не стала распространяться о немыслимом Жан‑Паскале Груссе. Теперь Садовый Гном занял место Лолы во главе комиссариата на улице Луи‑Блан, а широта его ума равнялась двум с половиной микронам.

– Но каким образом он так быстро мог узнать о твоих отношениях с Алис?

– У нее в квартире нашли мои снимки. Снятые телекамерой возле больницы. Лейтенант Бартельми, на мой взгляд, более проницательный, чем его начальник, сразу установил связь. Тогда я ему рассказал.

– Рассказал о чем?

– О своих неприятностях.

– Каких неприятностях?

– Отец Алис, видно, не знал о домогательствах, к которым прибегала его дочь.

– Домогательствах?

– Да, как у вас в Америке. Ты ведь оттуда, не так ли?

– Yeah, но продолжай.

– Сначала были звонки посреди ночи, номер моего мобильника и электронный адрес оказались на порносайтах геев, дверную скважину залили клеем. Потом весь дом был завален огромными воздушными шарами с надписью «Диего, ты меня не стоишь». К счастью, соседи только посмеялись. После ко мне в квартиру вломились и наклеили новые обои с ангелочками и сердцами, пронзенными стрелами. А мою «веспу» перекрасили в розовый цвет.

– Ты не шутишь?

– В Алис было много хорошего, ее смерть меня очень огорчила, но она была loca, что правда, то правда.

– Ты пытался ее урезонить?

– Конечно. Она изображала святую невинность. Жизнь и так у всех у нас не сахар, но она решила, что этого мало и стоит добавить. Чем больше, тем лучше. Я даже подумывал переехать. Но квартира на набережной Жемап для медбрата отделения скорой помощи в больнице Святого Фелиция – предел мечтаний.

Папаша Динамит признавал, что у них с дочерью кабаний норов. И что после разрыва с Диего Алис налегала на спиртное и эксцентричные выходки. Да и идальго, похоже, говорил искренне.

– Теперь меня домогаются полицейские, – продолжил он философски. – Я старался помочь следствию, но нервный коротышка комиссар засыпал меня вопросами и угрожал задержанием.

– Груссе думает, что это не самоубийство?

– Ты обратила внимание, что она была переодета в Бритни Спирс?

– Конечно, обратила. Равно как и несколько миллионов телезрителей.

– Дело в том, что в тот день никакого приема в «Астор Майо» не предполагалось.