У него такая клетка, тяжелого цвета, из песочных волос, он туда тени собирает, а еще он играет с корабликами и птички-глазки пускает. Тогда я один остаюсь.
Я говорю:
— А может, съездим к нам в гости? Хочешь?
Тогда он ерзнул у меня на руках, чтобы я его отпустила — и я его поставила на песок.
И он сказал:
— Нет, у вас игрушек нет. И дяденьки меня боятся, и золотого короля боятся, и боятся, что я буду плохо себя вести. Знаешь, те, кто тут оказывается, не любят, когда я им в головы смотрю. А если мы играем, кто-нибудь обычно умирает. А тебе жалко будет. Так что я лучше пойду, хорошо?
И я поняла, что ни в коем случае нельзя его силой тащить, и поэтому кивнула. И говорю:
— Иди, если хочешь, конечно. А если все-таки надумаешь прийти…
Я ему хотела отдать маленький пеленгатор и объяснить, как он включается. Но Подарок рассмеялся и говорит:
— Мне эту игрушку не хочется. Я и так приду. Смотри.
И протянул ко мне ладошки, сложенные лодочкой. А в них появилась крохотная, очень яркая искорка и стала расти. И я несколько мгновений совершенно отчетливо видела, что это — маленькая-маленькая моделька нашего с Котиком звездолета, сделанная будто из расплавленного зеркала. А потом Подарок дунул на нее — и она взлетела из его пригоршни и прямо-таки растворилась в здешнем белом свете.
А Подарок помахал мне рукой и побежал по песку прочь от мертвого лайнера — легко, как никто из нас тут не передвигался. А от песка поднялось дрожащее сияние — и Подарок нырнул в него, как в воду. Я еще услышала, как он крикнул: «До свидания!» — а потом сияние спалось и все исчезло.
Я обернулась к Котику и увидела, что Котик спит.
То есть, он стоял в трех шагах от меня, с открытыми глазами, но лицо у него было отрешенное, как у загипнотизированного. И он не моргал и не шевелился, и поэтому был похож на выключенного киборга.
Я перепугалась до смерти, подбежала и принялась его тормошить. Но все обошлось — стоило мне до него дотронуться, как он сразу проснулся. И говорит:
— Луис, у меня голова болит что-то. И тошно. Тут так жарко…
Я облила его водой из фляги, и глаза у него стали немного поживее. И он спросил:
— А где тот мальчик?
Я говорю:
— Пойдем в этот корабль, там сейчас все наши. Там тень, рассказывать будет легче.
Тогда Котик взял меня за руку и пошел рядом. Рука у него была горячая и влажная — и я поняла, что для человека в здешнем пекле это совершенно правильно, а вот холодные пальчики у Подарка — это очень странно. И мы, держась за руки, подошли к люку, который оказался приоткрыт, и пассажирский трап был спущен.
Мы поднялись наверх и вошли в салон.
А в салоне был такой вид, будто тут сражались средневековые варвары. Все кругом покрывали пятна крови, которая засохла до почти зеленого цвета, все, что можно было разбить, разбилось, и на полу лежали мумии людей в форме и людей в гражданской одежде, причем — в таких позах, что было видно, отчего они умерли.
В основном, от огнестрельных ран. Но некоторых убили ножом.
В кресле около иллюминатора сидела стюардесса-киборг. Рядом с ней на коленях стоял Бриллиант и что-то рассматривал. И вздрогнул, когда услышал наши шаги.
Я говорю:
— Ты ее запустить хочешь?
А Бриллиант:
— Ее, блин, ни за что не запустишь. Ты только приколись, Луис!
Я отпустила Котика и подошла поближе. И увидела, что Бриллиант имел в виду. Он расстегнул на ней китель и рубашку, надрезал пластик и хотел, наверное, проверить аккумулятор — но аккумулятора там не было. Из нее сыпался белый песок. Из надреза на груди, из ушей, изо рта, из глазниц — сыпался и шуршал, сыпался и шуршал. |