— Он мрачно оглядел Эдвина. — Какая жалость.
— Слушай, — сказал Эдвин, — я не всегда такой. Ты бы посмотрел на меня, когда я причепурюсь как следует. — Он задохнулся от ужаса при этом слове, как и Аристотель Танатос. Общается с лучшими людьми? Эдвин улыбкой отмел произнесенное слово — шутка, сознательно избранный солецизм, не чуждый и лучшим людям. — Я классно смотрюсь, — безнадежно добавил он, — с полной башкой кудрей. — Потом громко расхохотался и стукнул по крепкому колену Аристотеля Танатоса в сшитой на заказ штанине. Аристотель Танатос угрюмо сказал:
— Вижу, вижу, ясно, шутка. Ну, думаю, можешь как-нибудь зайти повидаться со мной, когда будешь чуточку лучше себя чувствовать. В данный момент ты явно не в себе. Бедняга, я тебя не виню. Не считаю, что ты в самом деле так уж кардинально переменился. — И приблизил к Эдвину яркие черные глаза, как бы проводя офтальмологическое обследование. — Не знаю, не знаю, — молвил он. — В колледже ты был совсем другим, правда? Помню, у тебя было, как минимум, четыре очень хороших костюма. А теперь пошли игры с твоими мозгами, да? Мало сказать, очень жалко.
— У меня еще есть красивые костюмы, — сказал Эдвин. — Шесть штук. Только все в Моламьяйне.
— В Моламьяйне, — сказал Аристотель Танатос. — Довольно поганый город, насколько я помню. Впрочем, это было во время войны. Знаешь, я был в КВВС. Ну а теперь, Прибой, выпей еще или делай, что хочешь. Я сейчас просто должен пойти не позволить мистеру Талассе упасть в винный пресс. Очень милый мужчина, Прибой, только склонен к веселью. — И, потрепав Эдвина, точно старого мокрого пса, он направился прочь. Мистер Таласса совершал движения плывущего в море, с его козлиной бороды стекало вино. Эдвин, сглотнув, окликнул:
— Джек.
— Не называй меня Джеком.
— Хорошо. Аристотель, пузырь со стаканом, Танатос, Смерть, как тебе будет угодно. Одолжи мне монету, а? Два хруста. Пару никеров. — Нужное слово от него ускользало. — На ночлежку.
— Дорогой друг. — Аристотель Танатос сделал шаг назад, оставив Мистера Талассу тонуть. — Неужели ты хочешь сказать, что дела твои настолько плохи? Мне страшно жаль. Знаю, я виноват, что поставил тебя в неприятное положение просителя. Надо было позволить тебе закончить рассказ. Но я просто понятия не имел. Знаешь, я нетерпеливый, всегда был такой. Друзья говорят, величайшая моя беда. Сядь. И я тоже сяду. — И они уселись.
— Ох, — сказал Эдвин, — не будем делать из этого большую проблему. Я хочу сказать, у меня деньги есть, верней, где-то у моей жены. Там, где она сама. Вопрос только в ночевке. Только на сегодня, и все.
— Женщина, — произнес Аристотель Танатос с горечью, вряд ли доступной самому Гарри Стоуну. — Ясно, ясно. Улетучилась, да? Вот так вот. М-м. В старые времена, как правило, мужчина оставлял женщину на мели. Впрочем, мы прогрессируем. Ну, лучше тебе провести ночь у меня. В моем номере две кровати. А потом завтра утром сможем поговорить, что-нибудь сообразим. М-м. Мне действительно страшно жаль. — Он оглядел подвыпивший зал, усыпанный виноградными листьями, залитый вином. Впервые за весь вечер лицо его добродушно скривилось. — Сейчас, — сказал он, — не время для серьезных бесед. Только на самом деле, по-моему, пить тебе тоже больше не надо. Ты совсем нехорошо выглядишь. От напряжения, наверно.
— Была довольно напряженная ситуация, — признал Эдвин. Привычным усталым жестом провел по закрытому глазу безымянным пальцем левой руки. Чувствовал себя осовевшим, должно быть от вина. |