А потом наступает кромешная тьма.

Ромвелл приходит в себя на грязной койке, покрытой вонючей соломой. Пытаясь повернуться, он слышит лязг цепей, крепящих койку к кирпичной стене. Голова его раскалывается, как побитая тыква. Его тошнит.

Пол влажный и холодный. Неподалеку — старая деревянная дверь, на древних железных петлях. Вверху двери — маленькое окошко. Ромвелл подползает к ней и подтягивается к проему, чувствуя, как мозги пытаются вылезти из черепа наружу.

— Помогите, — говорит он, прижавшись лицом к зарешеченной прорези. И повторяет, уже громче: — Помогите!

— Мы влипли по уши, — отвечает повстанец, глядя из аналогичного окна в точно такой же двери по другую сторону коридора. Со сводчатого потолка капает вода. — Признайся, имперская свинья, — мы тут здорово напортачили. И нас ждет расплата.

— Да ты сам не знаешь, что несешь, — говорит Ромвелл, чувствуя, как к горлу вновь подступает тошнота. Он сглатывает и рыгает в кулак.

— Я знаю, что здесь есть один закон, и мы его нарушили. С чего ты на меня набросился? Я не убивал твою семью.

«А я что, обвинил его в этом?» — думает Ромвелл. Может, и обвинил.

— Ладно, не ты лично, но твои дружки убили мою семью. Моего мальчика.

Повстанец хмурится, глядя на собственные пальцы, сжимающие решетку.

— Если так, то мне очень жаль. Но на войне не бывает точных ударов, как бы нам этого ни хотелось.

— Когда вот так себя утешаешь, лучше спится по ночам, мразь?

— Слушай, не мы же взорвали целую планету. Это сделали вы.

— Я не отдавал такого приказа!

— А я не убивал твою семью.

— Но все равно веришь во всю эту республиканскую чушь…

— А ну тихо! — раздается голос в дальнем конце коридора. Он принадлежит женщине, явно пожилой. Слышно, как кто-то идет в их сторону по каменному полу.

Появляется Маз Каната — сморщенная и съежившаяся, словно слишком долго провисевший на ветке плод, старушка. Сложив руки за спиной, она смотрит из-за больших круглых линз своими окруженными сеточкой морщин глазами на повстанца и имперца.

— Гм… — говорит она.

— Послушайте, госпожа Каната, — обращается к ней пилот. — Нам крайне жаль, что так вышло, — если бы этому зверю не пришло в голову на меня наброситься…

— Зверю? — прерывает его Ромвелл. — Зверю? Это ты со своими повстанцами — настоящие звери. Бомбить всех без разбора…

Маз Каната снова шикает на них, словно змея, и Ромвелл лишь диву дается, насколько эффективно этот звук затыкает их обоих.

Схватив стоящую у стены приступку из двух ступенек, Маз придвигает ее к двери камеры имперца, встает на нее и откашливается, заглядывая в окошко.

— Дай-ка взгляну на тебя, — говорит она, поправляя одну из линз своих очков. — Ближе, ближе. Еще ближе.

Что замышляет эта сумасшедшая пиратка? Ромвелл пятится, но она цокает языком.

— Либо ты подойдешь ближе, либо я снова пришлю Эмми, чтобы вправила тебе мозги. Ну так как?

Ромвелл, ворча, подается вперед.

Маленькие глаза-бусинки Маз превращаются в щелочки, она облизывает губы темно-пурпурным языком.

— Я вижу в твоем взгляде боль. Горечь потери. Сожаление. Ты тоже причинял боль. Ты тоже что-то отнимал у других. — Она кривит тонкие губы. — Похоже, весы уравновешены. Что касается твоих сограждан…

— Какие еще весы? Что насчет моих сограждан?

— Империя мертва, — заявляет она.