— Вы добились смерти остальных, — согласился Джим. Он вытащил «кольт», как всегда, восхитившись искусной работой старинных мастеров. — Ваш бешеный пес все заснял на голокамеру. Наверно, вы вдвоем смотрели эти голограммы и жевали попкорн. Но я не в ваших руках, полковник! Во вселенной все-таки существует справедливость. Когда-то я это знал, а потом забыл. Но с тех пор я многое повидал и теперь вспомнил об этом. Когда я узнал, кто стоит за Доном, я был так зол, что готов был загрызть вас зубами.

Несмотря на всю свою похвальбу, Вандершпуль должен был догадаться, что помощь не придет. Иначе бы она уже пришла. Но с чего бы кому-то спешить на помощь? Джима наняли на службу законным образом. Он имел доступ в эту комнату. Руку оттягивала привычная тяжесть пистолета.

— Да-а, наш отважный и благородный разбойник Джеймс Рейнор! — протянул Вандершпуль. — Оклеветанный и непонятый! Ты крадешь у богатых, делишься с бедными, переводишь бабушек через улицу. Какое же мужество нужно, чтобы пристрелить безобидного, беспомощного инвалида, прикованного к искусственным легким!

Джим улыбнулся в темноте.

— В том-то и дело, полковник. Вы никогда не станете безобидным, пока дышите — даже если вы дышите только при помощи этой машины. Если вы до сих пор живы, то лишь потому, что в вас было слишком много злобы и тьмы, чтобы сдохнуть с первого раза, как порядочный человек. Отчасти это моя вина. Я был тогда так зол, что света белого не видел.

Те минуты он помнил так отчетливо, как будто видел их на одной из Доновых голограмм. Вандершпуль, раненый, хватается за его плечо и всхлипывает. Требует врача. Сулит денег…

Денег. Как будто солдаты, которых он пытался убить, подчинить или превратить в ресоциализированных зомби, согласились бы взять эти деньги.

Сперва Вандершпуль пытался разжалобить Тайкуса, потом Кидда. Он потянулся за оружием, и Рейнор аккуратно наступил ему на руку, ломая мелкие косточки и наслаждаясь воем жертвы. Он вогнал Вандершпулю в грудь стальной дротик, увидел, как тот обмяк, и решил, что полковник мертв. Он испытал прилив жестокого удовольствия — а потом ощутил в душе выгоревшую пустоту, осознав, что сам сделался частью того, что ненавидел больше всего на свете.

С тех пор он пять лет провел в бегах. Ему все казалось, что он бежит куда-то — но на самом деле он просто спасался бегством. Все, с него хватит. Пора остановиться.

Пора покончить с прошлым — его ждало будущее.

— Но теперь я все вижу ясно и отчетливо. И я знаю, что надо делать.

— Ты еще можешь выбраться отсюда живым, — сказал Вандершпуль. — Просто уйди тем путем, которым пришел. Тайкус Финдли все равно сгниет в тюрьме. Тебя я могу и отпустить.

Джим уставился на него. Вот это наглость! Потом он расхохотался. Смех гулко раскатился по большой комнате.

— Тебе все кажется, что ты главный? Что ты распоряжаешься событиями, даже если сам в них не участвуешь? Когда-то я тебя ненавидел. Теперь мне тебя просто жаль. И не потому, что ты прикован к этому устройству. Мне тебя жаль, потому что у тебя не осталось ничего, кроме ненависти, власти и алчности. У меня есть куда больше. Но пока ты жив, я останусь тут, в грязи, вместе с тобой, Вандершпуль. А я намерен наконец-то выбраться из грязи.

— Я тебе заплачу!

— Что-о?

— Сколько хочешь! Ты сможешь жить в роскоши до конца своих дней. Тебе не обязательно это делать. Я оставлю тебя в покое, клянусь!

Джим с отвращением покачал головой. Он привычно вскинул пистолет. Большим пальцем взвел курок, услышав знакомый отчетливый щелчок. Вандершпуль тоже его услышал — и отчаянно заскулил.