|
Желание Биддла строить наглядно превосходило его умение. Кабатчик явно был прост. А вот его жена, черноволосая Фефа с утомленным лицом женщины, ни на минуту не оставляемой наедине с собой, внушала куда меньше доверия. У Кеннета нет ни опыта, ни возможности найти к ней подход, подговорить же Анельку… Нет, наломает дров, даже если станет стараться. Придется самой. Кеннет сделал Биддла, поставив его наравне с собой. Назвав его братом. Фефу надобно уверить в ее превосходстве и удержать в этой святой вере. Помилуй бог, в этом даже нет волшебства!
– Погоди, – остановил ее Кеннет, когда она собралась вниз, за ужином и всем тем, что потребуется для перевязки и зашивания ран. – Не может быть, чтобы ты не подумала о том же. Уж очень это случилось… одновременно. Аранта поняла, что он имеет в виду, и присела к нему на краешек постели. – Я не слыхал, чтобы сама собою вскрылась рана, зарубцевавшаяся несколько лет назад. Может быть, кровь не желает признавать меня носителем? – допытывался Кеннет. – Может, она выбирает сама? Я калека, или еще почему‑то… – Не может! – яростно оборвала его Аранта. – Достаточно, что тебя признаю я! Была б она еще в этом уверена! Кеннет замолчал и перевернулся на спину, уставившись потолок. – Я тебе верю, – сказал он. – Кому мне и верить‑то, если не тебе. Я постараюсь не донимать тебя жалобами. Но… милая, сделай что‑нибудь, чтобы я этого не чувствовал! Как могла, Аранта оттягивала момент, когда придется отдирать присохшие к обрубку, заскорузлые от крови тряпки. Смочила повязку теплой водой, разложила вокруг чистое полотно, вдела суровую нитку в игольное ушко. Кеннет, знакомый со всеми этими процедурами не понаслышке, следил за нею затравленным взглядом. И неизвестно, кому из них было страшнее. Рывок, треск и прерывистый выдох сквозь зубы и зажатую в них тряпку – чтобы не искрошить стискиваемых зубов. Открылась рана: месиво сухожилий и мышц, плохо различимое из‑за корок запекшейся крови и потеков – свежей. Выглядела она, будто была нанесена только что… ну или несколько часов назад. Давненько минул последний раз, когда Аранте приходилось лицезреть картинки вроде этой. Она ощутила позыв к тошноте. Но кто сделает это, кроме не? Смочив тряпицу, она провела ею по ране. – Кеннет, – свистящий шепот, вырвавшийся из уст, напугал ее саму, – тебе ведь отняли руку выше локтя? – Да, – выдохнул он, выплевывая тряпку. – В самый раз над суставом. Кому и знать, как не… – Тогда это – ЧТО? Нет, она, конечно, знала, что кость есть материя живая. Об этом свидетельствует хотя бы ее способность срастаться. Она хорошо – даже слишком – помнила, как выглядел спил этой кости. Ничего похожего на этот круглый, перламутровый локтевой хрящ, который МЫ ОТРЕЗАЛИ вместе с прочим, измолотым в острые щепки и кровавый фарш. – Кеннет, – сказала она, опуская руки. – Ты сам виноват. – То есть? – Ты локоть отрастил. И если ты хочешь, чтобы боль прекратилась, тебе, как я понимаю, достаточно сказать: «Ну ее, к лешему, эту руку совсем, этакой‑то ценой». Не мне сказать – себе. Я не могу накладывать на ЭТО швы. Заступница, страшно подумать… Действительно, страшно подумать, что было бы, если бы она, не разобравшись, наложила шов. Чуть раньше, скажем. Если столько боли и крови оттого, что старые швы расходились по месту своего соединения, каково было бы Кеннету, когда толстая вощеная нить врезалась бы в набухшую плоть, разрывая ее? – Мне отсюда не видно, – сказал Кеннет. – Ты не врешь? Аранта отрицательно покачала головой. Такова сила его желания, помноженная на силу переданного ею волшебства. |
