– Мы говорили с Клементом… после. Нужно было согласовать версию, которую мы предложили церкви.

Оба помолчали. Он просто так, а Аранта подумав, что не желала говорить с ним наедине именно потому, что знала свою реакцию и боялась се. Оказывается, она с самого начала хотела услышать, что это была именно самозащита, и никак иначе. И тогда, и теперь этот человек мог убедить ее в чем ему угодно и заставить что угодно сделать. Уже не отглаженный и выхоленный, как тогда, и вроде бы похудевший, все такой же самоуверенный, но, кажется, уже не настолько убежденный в благополучном для себя исходе дела.

– Но ведь неспроста ваше имя, имя Цареубийцы, в глазах толпы объединили с именами королевских детей Баккара! Вы не можете не понимать, чего от вас ждут. Так или иначе, никому они не досаждают больше, чем вашему брату, скоропалительно взошедшему на престол. И то, что их заслали сюда, в глушь, где никто не помешает устранить их и никто не дознается правды…

– Я полагаю, вы абсолютно правы. Никто никогда не докажет, что я не убил их из преданности брату, интересам семьи или врожденной маниакальной страсти к кровопролитию.

– Почему возле их спальни нет караула?

Уриен пожал плечами.

– Все, кто приехал со мной сюда, – люди моего брата. Это не те люди, с какими… кого он давал мне прежде. Он никогда не дает мне одних и тех же дважды. – Это прозвучало почти жалобно. – Я не знаю, кто из них имеет второй приказ, тайный, отличный от того, чтобы только повиноваться мне. Уверенным я могу быть только в самом себе и еще – в Веспасиане. Теперь еще и в вас, хвала Заступнице или во что вы еще там верите.

– Вы не слишком высокого мнения о морали Клемента?

– У него никогда не было морали.

Обнаружилось, что оба избегают смотреть друг другу в глаза.

– Я, – сказала она наконец, с трудом выговаривая слова, – могу помочь слишком малым. Если надо умереть, чтобы не дать чему‑то случиться, это да, но… будет ли этого достаточно?

– Если надо всего лишь умереть… – Уриен невесело усмехнулся. – Можете поверить, мне знакомо это чувство.

Холодок прошелестел вдоль ее позвонков.

– Уриен, – сказала она, впервые без обиняков называя его по имени, – вы дали церкви версию для оглашения с амвонов. Теперь, в глаза мне, подтвердите или опровергните то, о чем шепчутся по углам. Вы касались заклятой крови, пока она была горяча? Что сказал вам Рэндалл при этом? Почему вы расписываетесь в беспомощности?

– Разумеется, я ее касался.

Аранта невольно выпрямила спину, ощутив себя стеклянным бокалом, обернутым в черную вату дурных предчувствий.

– Рэндалл Баккара был пуст. Кто‑то, в том числе, вероятно, и вы сами, нарушил его Условие. Да, он сам сказал об этом, смеясь мне в лицо. Ему срочно требовалась победа, любая, и он вознамерился одержать ее надо мной. Этого удовольствия он не получил, хотя, признаться, не без помощи судьбы и солдат моего брата. Но, на тот случай, если бы произошло чудо, и кровь его еще сохраняла в себе заразу, он подстраховался. Он дал мне силу на Условии, что я не буду проклят. Никем. А разве так бывает? Полагая вас живой, разве мог я сохранить эту способность хотя бы минуту после того, как вы узнали обстоятельства его смерти? Уверен, вы прокляли меня от души и не выбирая выражений.

– Хватит о метафизике, – сказал он спустя минуту, глядя в ее лицо, которое бог весть что ему сообщало.