Одному Могильницкому дарована была жизнь, чтоб мог рассказать гетману Богдану, кто посылал пана на черное дело.

Звонким октябрьским утром, когда синь стоит от земли до солнца и выше солнца, повстречали казаки всадника, загнавшего лошадь до алой пены.

— Куда ты? — спросили его.

— В Сучаву, к нашим казакам!

— Нет ныне казаков в Сучаве, — ответили.

— Как нет, если Тимош там?

— Нет и Тимоша в Сучаве.

— А куда же скакать? — растерялся гонец. — Домна Роксанда велела мне лететь к Тимошу хоть птицей, хоть ветром: блызнят родила она ему!

И сняло войско шапки, услышав ту весть, и понял гонец: не найти ему Тимоша на этом свете.

6

Двадцать восемь тысяч конницы Шериф-бея и сорок тысяч казаков перешли Прут, устремились к Яссам.

До города оставалось не более четырех часов ходу, когда войску встретились казаки, покинувшие Сучаву.

— Все кончено! — решило войско Шериф-бея. — Деньги господаря Лупу попали к Георгице. Лупу нам не заплатит.

Из Ясс уже бежали, кто мог бежать. Бежал и антиохийский патриарх Макарий, отправившийся поискать счастья у господаря Матея Бессараба, а нашествия так и не случилось. Казаки и татары ушли.

Стефан Георгий, или как его звали еще — Георгица и Бурдуц, что значит толстый, захватив Сучаву, повесил нескольких бояр, бывших у Лупу в почете. Домну Тодору со всем ее выводком он отправил в дальнюю деревню, под крепкую стражу. Стефана Лупу — ошельмовал: обрезал ему уши, распорол нос. Считалось, что ошельмованный не может занять престола.

Стефан Георгий ошибался: через шесть лет старший сын Лупу вернул молдавский престол своему роду. Это случилось в 1659 году, когда сам Василий Лупу был еще жив. Только жил он с той несчастной поры 1653 года не во дворцах, а в самой крепкой турецкой тюрьме — Семибашенном замке.

Георгица, поднимаясь на чужака Лупу, обещал народу освобождение от налогов, но, усевшись на троне, обещание свое забыл. Как липку ободрал безответного крестьянина — тройной харач туркам платил за свое восшествие на престол.

Тело Тимоша прибыло в Чигирин 22 октября. Его не предавали земле до приезда отца. Богдан Хмельницкий встретился последний раз с любимым сыном, с надеждой своей только 27 декабря.

Похоронили Тимоша в деревянной церкви святого архистратига Михаила.

7

А в Москве по самозванцу истосковались, по Тимошке.

Сразу же, как въехали поутру в город, повезли его на пытку.

Сани были громоздки, лошади тяжеловаты. Тимошка Анкудинов радовался, что везут его не столь прытко, как бы хотелось провожатым.

Его посадили в санях спиной к лошадям, защемив по обычаю ноги колодой, а на руки надевши цепи. Четыре стрельца сидели по краям саней, пятый на облучке, рядом с возницей.

Стрельцы таращились на него — так любопытные рыбы из-под воды глядят, — и Тимошка, чтобы смутить смотрельщиков, улыбнулся каждому из них совсем по-приятельски, словно были они ему все хорошие и давние друзья. Старый опытный стрелец, бывалый тюремщик, заворчал, как пес, рявкнул, пугая самого себя и своих служащих, но ничем не оправданный лай этот только подзадорил молодых, хотя в открытую они уже глазеть на царева преступника опасались. Да ведь и как было не полюбопытствовать: человека везут на муки, на скорую, на лютую казнь, а он сидит себе, поглядывает по сторонам да улыбается.

Сани на крепкой декабрьской дороге раскатывались. Солнце было красным, как после бани, по всему небу стояли белые столбы дыма, а над Замоскворечьем, едва пошевеливаясь, всходило, как всходит тесто, белое морозное облако.