— Именно так, именно так, — подтвердил Плеханов. — Террором ничего нельзя добиться. Вспомните: уступила где-нибудь власть после очередного убийства её приспешников? Были ли замечены какие-либо послабления? То-то же! Вы провозглашаете: кровь за кровь. А они отвечают: озеро вашей крови за одну нашу кровь. Нет, это не наш путь. Я говорил это не раз и буду стоять на своём. У меня немало сторонников. Революцию надобно готовить. Упорно, кропотливо, долговременно. Готовить к ней народ, готовить общество. Это дело на долгие годы. Идеи революции должны пронизать народную толщу. Прежде конституция, потом эволюция, а уж затем революция.

Слушали его внимательно. Соглашались. Но в таких, как Морозов, как Желябов, как Перовская, бродило нетерпение — как болезнь. Они и были больны. Это был маниакальный психоз. Почти каждый, кто собрался под сенью леса, чувствовал себя лишним на празднике жизни, желал выказать себя как-нибудь так, чтобы о нём заговорили, чтоб он оказался на виду. Либо чтобы его страшились. Иные из собравшихся ещё недавно были участниками хождения в народ, но, походивши несколько месяцев, поняли, что это пустая затея, что они напрасно теряют время, а народу не до них, у него свои заботы и свои горести. Короче говоря, народ их отверг.

Но уж коли затеяли эту игру в народ, коли озаботились его чаяниями, надо было как-то продолжать. Но как? Вот и начали стрелять и резать, дабы их забоялись, дабы о них заговорили, дабы подумали, что за ними великое множество сторонников и они — сила. Почти все они были нервны и отчаянны, почти все с неуравновешенной психикой, фанатики и маньяки. Да, даже маньяки, которые нуждались либо в лечении, либо в заключении.

Так понимала их власть. Так думали и наиболее здравомыслящие из них. К революции, понимали они, следовало идти терпеливо и малыми шагами, след в след, оберегая друг друга, завоёвывая сторонников, дабы их ряды росли и мало-помалу становились армией, реальной, а не дутой силой. Надобно отсеивать маньяков и фанатиков, компрометирующих идею, подставляющих под карающий меч самодержавия лучших, талантливейших, истинно отважных и преданных делу. Сколько таких уже погибло понапрасну из-за маниакальной жажды крови своих соучастников.

Наиболее здравомыслящим из тех девятнадцати, собравшихся на Воронежский съезд, был Жорж Плеханов. Его слушали, но не слышали, как обычно бывает в такой среде. Хотя половина всё-таки занимала его сторону в то и дело вспыхивавшем споре. Спор то разгорался, то гас. Никто не хотел уступать, никто не хотел отступать. Плеханов возглавлял деревенщиков, Морозов — политиков. Политики упрямо стояли за убийства, за террор, деревенщики его отрицали — не хотели напрасных жертв ни с той, ни с другой стороны.

Выходило, что партия «Земля и воля», к которой причисляли себя все девятнадцать, должна распасться. Обе стороны были непримиримы и стояли на своём. Согласия не было.

   — Что ж, мы соединимся в боевой отряд, — возгласил Морозов.

   — У нас будет свой отряд, — не отставал Плеханов.

Стали вырабатывать постановление — какой же съезд без постановления, будь то тайны или явный. Наконец был выработан и согласован текст, устраивавший обе стороны. Он гласил:

«Так как русская народно-революционная партия с самого возникновения и во всё время своего развития встречала ожесточённого врага в русском правительстве, так как в последнее время репрессалии правительства дошли до своего апогея, съезд находит необходимым дать особое развитие дезорганизационной группе в смысле борьбы с правительством, продолжая в то же время и работу в народе в смысле поселений и народной дезорганизации».

Стали делить скудные средства: на террористов — одна треть, на деревенщиков — две трети.