— Но они ловко прячутся, Государь, — оправдывался Лорис. — И маскируются под верноподданных.

   — Противно! — неожиданно сказал Александр. Сказал с сердцем, видно, накипело. — Никто никогда не мог и не смел упрекнуть меня в отсутствии мужества. Шёл с рогатиной на медведя. Однажды подраненный медведь кинулся на егеря-медвежатника и подмял его. Я подошёл к нему вплотную и выстрелил в ухо. А тут — всё время в напряжении. Охотятся на меня из-за угла, норовят застать врасплох. А я не привык прятаться. И не стану! — с ожесточением закончил он.

   — Немного их осталось, Государь. Выловим по одиночке. Главные-то уж сидят.

   — Давно ты меня обнадёживаешь. Улита едет — когда-то будет? Проникнись: смешно это, когда многие тысячи не могут сладить с несколькими сотнями.

   — Я, Государь, давно проникся, — удручённо произнёс Лорис, — и всё же прошу: не дразните вы до времени этих проклятых гусей. Пока не переведём их вовсе на жаркое.

   — Сказано хорошо, но жаркое-то будет поганое.

   — Ну не жаркое, так копчёные гуси. На верёвке, — поправился Лорис, смешно сморщив нос. — На верёвке будут болтаться, пока не угомонятся. Опять же — нет худа без добра. Сибирь населим. Просветителями в некотором роде.

   — От такового просвещения добра не жди, — буркнул Александр. — Остроги, доложили мне, переполнены.

   — На этих, Государь, всего хватит — и острогов, и тюрем, и верёвок. Пока не утишатся, — торопливо добавил Лорис.

   — Надеюсь на твоё усердие, — с тою же угрюмостью произнёс Александр. Все эти оптимистические заверения он выслушивал неоднократно, и надежда на замирение в империи мало-помалу слабела в нём. Всё чаще и всё настойчивей билась в нём мысль об отречении. Слабость? Неуверенность? Отсутствие решимости? Трусость? Вот чего он более всего опасался — обвинений в слабости, а пуще всего в трусости. Ничего такого в нём не было. Просто он устал, устал от постоянного напряжения, ожидания надвигающейся беды. И это тогда, когда наконец Катя полноправно вошла в его жизнь. Когда его обволокли любовь и тепло семьи, и он снова почувствовал себя мужем и отцом.

Он сказал Лорису:

   — Мне и в Царском не будет покою. Более всего опасаюсь за моих малолеток. Вот охрана схватила каких-то подозрительных субъектов, проникших в дворцовый парк. Будто бы на поклонение к местам, связанным с Пушкиным и Карамзиным. В лицей и его окрестности. Чёрт их знает, никому веры нет. Я уж распорядился, чтобы под парами стоял мой поезд. Готовься и ты.

   — Давеча воспринял с благодарностию ваше приказание. В Ливадии будет покойно, — Лорис просиял. — Крымская весна прекрасна.

   — Да. Отныне я решил как можно ранее выбираться из Петербурга с его гнилым мартом. Надеюсь, Пётр Александрович Валуев сможет и без меня управиться. Да и у тебя, думаю, есть достойные и надёжные помощники. Каков Плеве как директор департамента полиции?

   — На месте, Государь, на месте, — поспешил заверить Лорис. — Он только вступил в должность, но уже показал распорядительность и уменье ладить с подчинёнными. Есть у него и нюх на местообитания государственных преступников. Во всяком случае он не даст им спуску.

   — Ну вот и хорошо. Стало быть, сможем с лёгким сердцем покинуть столицу.

   — До отъезда я надеюсь представить вашему величеству полный проект доклада об участии народного представительства в государственном правлении.