— Лед в нашем деле столь же важен, сколь и сам товар, — разглагольствовал господин Кобозев. — Ледник для сохранности сыров — первое дело. От него нежность продукта зависит, духовитость его, опять же сохранность.

Рачительный хозяин, судя по всему, был господин Кобозев. И все окрест, кто наведывался в его лавку, это оценили. И покупателей прибывало, правда, не так быстро, как хотелось бы.

Землекопов было двое. Хозяева тоже не чурались работы. К тому времени ремонт всего дома был закончен. Следовало привести в порядок не только само торговое помещение и склад, но и комнату, где предстояло жить содержателям заведения. Наружную стену обшили деревянной панелью.

   — Сырость донимает. От неё надобно уберечься. А дерево сырости дорогу преграждает, — словоохотливо объяснял господин Кобозев.

А ведь верно. Хоть и немалый расход, но ведь от сырости разные болезни происходят. И так полуподвал, стало быть, и непременная сырость. Какие ремонты ни производи, всё едино от сырости в таком помещении уберечься трудно.

   — Доходу от торговли ещё не столь много, чтобы ремонт окупился, — сетовал господин Кобозев, когда к нему являлся владелец дома за арендной платой. — Я, однако, почитаю своим первейшим долгом быть аккуратным плательщиком.

И с этими словами выкладывал деньги.

Словом, все были довольны Кобозевыми: домовладелец, покупатели, власть в лице должностных лиц полиции. И они сами казались довольными.

   — Простые люди, как же они любят его величество императора, — с удовольствием рассказывал околоточный надзиратель. — Прихожу намедни к ним проведать, а мадам говорит: видела-де государя, каков красавец, как такого не обожать. Мы, говорит, с мужем его с малолетства обожаем. Такого, говорит, государя во всём свете нету — видного да мудрого. Повезло матушке России, мол, что правит ею царь Освободитель, кумир русского народа. Я бы, говорит, этих проклятых нигилистов собственными бы руками передушила. Решительная госпожа! Оттого они на государя посягают, говорит, что он народу волю дал. А воля им поперёк горла...

   — Поперёк горла, — подтверждала мадам Кобозева. — Потому как эти нигилисты всё больше дворянчики, а царь наш оставил их без крепостных да без земли. Кончилась их власть. Вот они и беснуются. Не могут с этим смириться, потому и посягают на бесценную жизнь нашего государя. Экое счастие выпало нам — изредка видеть государя, любоваться им да его свитою.

   — Много сделал наш царь освободитель для простого народа, а сделает ещё больше, — вступал в беседу господин Кобозев. — Слыхал я, что министр граф Лорис-Меликов хлопочет о новом послаблении российскому народу. Вот и акциз на соль, сказывают, отменили.

Очень справедливо рассуждают господа Кобозевы. Сразу видно истинных патриотов, радеющих о благе России. А ведь из образованных, опять же капитал сколотили, торговлею с выгодой занялись. Поболе бы таких, и наступило бы в империи спокойствие да благоденствие. Но нет: мутят воду социалисты-нигилисты, мечтают бунт учинить, стреляют из-за угла, называют это революцией. Хотят низвергнуть батюшку царя и всю высшую власть и сами сесть на трон и напялить какому-нибудь босяку шапку Мономаха.

Да-да, было такое мечтание у их главарей, и аккурат в это время устроили они тайную сходку на квартире у Вознесенского моста. Собралось их тут человек восемь. Обсуждали, как бы поверней убить государя.

В самый разгар этого злодейского обсуждения, открывается дверь и входит человек в мундире морского лейтенанта, бледный, как полотно. Это был Николай Евгеньевич Суханов.

   — Господа, — говорит он упавшим голосом, — сейчас на квартире Тригони был обыск.