— Писака-то наш, видать, совсем уж спятил — вон уже кошками начал забавляться!

Последний в короткой своей жизни путь котенок проделал в такси. Выставив из шарфа голову, он тихо мурлыкал и с любопытством поглядывал на проносящуюся за стеклами пеструю картину улицы.

В небольшой комнатке ветеринарной лечебницы было прохладно, сумрачно, остро пахло аптекой. Кроме моложавой, видной женщины с карминными губами здесь находились старушка, елозившая старомодными очками по какой-то амбарной книге, и добродушный человек в хорошем костюме.

Женщина, улыбаясь неизвестно чему, выслушала робкие объяснения поэта и буднично сказала:

— Что ж, оставьте у нас ваше животное.

Она встала и, зайдя за перегородку, вынесла круглый, маленький, но очень зловещего вида брезентовый мешочек, словно слегка покрытый копотью. Казалось бы, что тут особенного? — но воображение, этот дар божий, сыграло с поэтом злую шутку, вмиг нарисовав кирпичные капитальной постройки трубы и султаны тяжелого жирного дыма над ними, бесконечные ряды бараков, колючие ограждения, а на переднем плане — видимую почему-то со спины фигуру в черном мундире с овчаркой на коротком поводке… Олег попятился и, со страхом глядя на этот мешочек, забормотал:

— Вы знаете… извините… а может, в другой раз, а?

— Мужчина! — презрительно покривились карминные губы. — Кота в мешок затолкать не может!

— Я… я боюсь, — чистосердечно признался поэт. — Я как-то, знаете, не привык…

— Чудак! Ничего страшного: самое обычное умерщвление, — приятным басом вклинился мужчина в костюме. — Дайте я его.

Он подхватил спеленатого котенка и с ловкостью, долженствующей, видимо, выказать в нем настоящего мужчину, отправил его в мешок, который женщина тут же затянула шнурком и повесила на гвоздик.

— Он не привык! — оскорбленно сказала она. — А мы что же, убийцы, если сидим здесь?

Она была права, тысячу раз права. Поэту хотелось провалиться сквозь землю.

— Фамилия? Адрес? — подала голос старушка, за все время так ни разу и не поднявшая головы.

С угодливой поспешностью Олег сообщил требуемое и выскочил вон. Только отмахав не менее квартала, он несколько пришел в себя и стал дрожащими руками отыскивать по карманам сигареты. Уши его все еще пылали. Ах, как нескладно получилось! Хорош же он был со своей идиотской чувствительностью! И женщина-то, главное, симпатичная! Мешочек этот на гвоздике… бр-ррр! Сейчас Олег готов был поклясться, что, прежде чем окончательно исчезнуть в брезентовом мешочке с черным инвентарным номером на боку, котенок бросил на него взгляд, в котором было трогательное доверие беззащитного маленького существа к существу большому и всесильному…

Несмотря на теплый вечер, Олега слегка морозило. В ушах стоял гуд, среди которого, словно назойливый писк комара, гнусаво звенело одно лишь слово: „Умерщвление… умерщвление…“ — „Ах ты чертовщина! — поэт даже приостановился. — Умерщвление… Не убийство, а именно умерщвление. Оказывается, самое главное — найти слово, и тогда совесть останется спокойной, сберегутся нервы (а они не восстанавливаются!), будет соблюдено приличие. Вот поэтому кошек и собак умерщвляют, но — боже упаси! — отнюдь не убивают, лабораторных животных — усыпляют, пушного зверька — добывают, свинью к празднику — колют, буренку — забивают. И только человека… э нет — как раз тут-то простор для уклончивых слов и обесцвеченных понятий чрезвычайно широк.