После той облавы, когда кабан убил под ним коня, Бальгур не раз задумывался о Тумане. С высоты шестидесяти с лишним лет, прожитых в нескончаемых тревогах, он все же разглядел и понял его, понял, что Тумань со своим миролюбивым характером оказался шаньюем в нужный момент — когда требовалась уступчивость. Безумная храбрость была бы тогда равносильна самоубийству. Что ж, Тумань сделал свое дело, спас народ. Чувство враждебности постепенно уходило из души старого князя. Вглядываясь же в будущее, Бальгур видел: в предстоящей войне, которая с перерывами будет длиться, возможно, десятилетия, Туманю места нет. Он годился быть спасителем, но не годится быть мстителем!.. Модэ? Бальгур снова и снова вспоминал рассказ Гийюя о казни нукеров, отказавшихся стрелять в княжеского коня, и сомнения, зародившиеся еще тогда, охватили его с новой силой. Слепое повиновение… Бальгур предчувствовал, что Модэ, став во главе войск, конечно же отвоюет земли и воздаст за обиды, даже если ради этого придется положить всех воинов до последнего. Что ж, быть похороненным в родной земле рядом с предками — не о том ли мечтает сейчас и сам он, старый князь Бальгур? Значит, Модэ… Но ведь на ней, на земле предков, надо еще и жить кому-то, надо, чтобы и над его могилой, когда придет время, кто-то мог совершить необходимые жертвоприношения. Иначе зачем нужна земля, хотя бы и родная?..

Князь вздохнул, отрешаясь от своих дум, и распорядился убрать ужин, к которому почти не притронулся. Он уже было поднялся, предвкушая желанный отдых после утомительного дня, когда нукер напомнил про гонца.

— Ладно, зови, — неохотно разрешил Бальгур и опустился на место, заранее начиная испытывать сильное раздражение.

Нукер ввел гонца, подбросил в огонь топлива и молча удалился.

— Князь Гийюй, предводитель рода Лань, шлет привет и пожелание здоровья князю Бальгуру! — неожиданно услышал князь сказанные вполголоса слова и против воли задержал дыхание. „Наконец-то! — мелькнуло у него в голове. — Неужели… начинается?“

Гонец в почтительной позе стоял у входа, ожидая разрешения начать говорить. Однако, как бы ни подстегивало его нетерпение, Бальгур не спешил, ибо не к лицу родовому князю суетность и торопливость. Только выждав приличествующее время, он сделал знак: „Говори!“

— Князь Гийюй, западный чжуки и предводитель рода Лань, ожидает князя Бальгура в ставке шаньюя.

— Это все?

— Все. Князь Гийюй сказал, что этого достаточно.

— Да.

Легким кивком головы князь отпустил гонца и хлопнул в ладоши, призывая стоявшего снаружи у входа нукера.

— Утром я еду в ставку шаньюя, — сказал он вошедшему воину. — Со мной пойдут все охранные сотни. Пусть будут готовы!..

Ставка шаньюя напоминала обложенный врагом военный лагерь, ибо ее сплошным кольцом охватывали поставленные впритык друг к другу огромные кочевые кибитки. Мало того — было еще и наружное кольцо, образованное юртами шаньюева тумэня. Юрты эти стояли через равные промежутки на расстоянии менее полуполета стрелы друг от друга, возле них расхаживали караулы, горели костры, сидели и лежали воины. Вне этого двойного ограждения оставалось обширное пустое пространство, за которым, словно взяв ставку в осаду, расположились юрты и кибитки прибывших сюда родовых князей.

На большие осенние охоты шаньюя и раньше съезжались многие князья, но сейчас собрались главы всех двадцати четырех родов степной державы Хунну. Тут чувствовалась крепкая рука Гийюя, употребившего и свою немалую власть западного чжуки, и обширные дружеские связи, и все другие доступные ему средства, в которых он, если было нужно, не особенно стеснялся.