Через четверть часа эта «тучка», двигавшаяся неровно, произвольными скачками, оказалась примерно над центром Таращанска и стала спускаться, увеличиваясь в размерах неправдоподобно быстро. «Будто зонт раскрывался», – скажет потом один очевидец. Напористо подул ветер. Он крепчал и (это заметили многие) гнал пыль, мусор, склонял верхушки деревьев на всех улицах в сторону «тучи». А вблизи рыночной площади, где она нависла густой тьмой, ветер превращался в вихревой восходящий поток небывалой силы: он не только закрутил в смерч пыль и бумажки, но срывал у людей кепки, шляпы, заворачивал полы плащей и пиджаков.

Странности этим не ограничились. Солнце, которому предстояло еще подниматься в небе, начало круто снижаться к горизонту, сплющилось, изменилось в цвете: верхний край его сделался бело‑голубым, нижний желто‑оранжевым – желтизна будто стекала по солнечному диску. «Тучка», осев, превратилась во внушительное сгущение темноты; оно распространялось – и будто выдавливало в стороны синее небо со сплюснутым, странно близким к земле солнцем. Лица людей – теперь все смотрели вверх – были зловеще освещены алым с желтым, как на пожаре.

Ветер около «тучи» усилился до воющего урагана. Он, будто спички, ломал пирамидальные тополя, выворачивал с корнями яблони в садах, ивы, акации, клены, валил дощатые заборы, киоски, срывал с крыш гремящие листы железа, мгновенно разметал товар на прилавках и раскладках рынка. Все это вместе с мусором и пылью втягивал в черное ядро «тучи»: немыслимый смерч предметов и обломков.

Народ в страхе заметался.

Ураган длился считанные минуты, затем стих. Наступившая после его воя и грохота первых разрушений тишина казалась особенно глубокой. Оседала пыль. Ночь заполнила небо. И вдруг все, кто находился у центральной части города, почувствовали, что земля под их ногами кренится, будто выпирает горбом. Некоторые, выдержавшие удар урагана, тополя рухнули, вывернулись с корнями. На глазах у всех беззвучно разломилось от черепичной крыши до фундамента двухэтажное здание райисполкома (пустое, к счастью, в выходной день) на дальнем краю площади. Все со стенаниями кинулись кто куда – спасаться.

Самым ужасным было спокойное безмолвие происходящего. Неторопливо округлой волной выпирала твердь под ногами, опрокидывая сначала сараи, киоски, автомобили – что полегче; потом валились деревья; разрывались, начиная сверху, от крыш, здания; улицы и дворы разверзались щелями и оврагами – местами до десятка метров глубиной… И все это не сопровождали ни сотрясения почвы, ни вспышки молний с ударами грома. Только слабый шум осыпающейся штукатурки и комьев земли, стук падающих кирпичей. Поднималась и оседала пыль. Впечатление было такое, будто кто‑то незримый и сильный рвал на куски объемные декорации, изображающие город.

Свидетельства очевидцев, достаточно согласованные до момента опускания «тучи» на город, далее содержали разительные противоречия, зависящие от того, где данный очевидец находился: в центре или ближе к окраинам и даже в какой именно стороне. Отчасти это можно понять: людям было не до беспристрастных наблюдений, надо было спасаться, спасать близких, а по возможности и имущество, домашнюю живность. Но некоторые несоответствия оправдать только этим было невозможно.

Начать с того, что, по уверениям тех, кто находился, в разрушенном центре города долго (некоторые оказались завалены в комнатах нижних этажей разрушившихся зданий, были и такие, чьи дома отделили со всех сторон глубокие расселины – не выйдешь), время происшествия – и их невольного заточения – составило от 18 часов до двух суток; у всех по‑разному. На самом деле все окончилось в тот же день, 2 октября: «туча», «чернота», «это самое», «эта зараза» – по‑всякому именовали свалившуюся с неба напасть, некоторые очень даже крепко, – ушла ввысь и удалилась от города перед заходом солнца, то есть никак не позже, чем через восемь часов.