— Неужели придётся в поле ночевать? — с отчаянием подумал он, глядя на высокую луну. — Вот так покатался на лошади! Теперь меня, наверное, на всю жизнь под замок посадят. Да ещё и собак рядом приставят, чтоб не убежал. Ну и пусть, пусть накажут, лишь бы домой дорогу найти, а то потеряюсь совсем и стану бездомным. Не увижу больше ни маменьки, ни папеньки. Буду нищенствовать, по дворам ходить, куски хлеба выпрашивать.

Ваня представил себя одиноко бредущим по бездорожью под холодным осенним дождём, в дырявом армячке, драных лаптях, с большой холщовой сумкой через плечо, в которой лежат объедки. От таких невесёлых мыслей на глаза его навернулись слёзы. Он нахмурился, шмыгнул носом, вытер глаза рукавом и сердито зашагал сквозь туман.

Он шёл ещё час, а может и больше. Небо на востоке заалело, потянуло утренним холодком, трава сплошь покрылась белёсой росой, словно муку кто просыпал. Ваня выбился из сил и сел на землю. Он замёрз, его била крупная дрожь и очень хотелось спать. Глаза его слипались, словно какие-то невидимые полевые человечки тянули за ресницы, приговаривая:

— Спи. Ты устал. Скоро взойдёт солнце, оно обогреет и приласкает тебя. Тебе больше некуда идти. Поле станет твоим домом, трава постелью, а мы твоими братьями.

— Не хочу я к вам, полевые человечки. У меня есть дом и меня ждут там маменька и папенька. Там живут Фома с бабушкой, мыши под полом и кукушка в часах. Мне есть куда идти. Я просто устал… — отвечал им Ваня, а голова его, меж тем, клонилась всё ниже к земле.

Он уже почти уснул, как вдруг послышался шорох трав, словно сотня косарей разом вышла в поле. Ваня очнулся, открыл лаза и увидел, что прямо к нему движется большой, словно скала, дом. Его дом. С резным деревянным коньком на крыше и сонной галкой на трубе. С узорчатыми наличниками на открытых окнах и пыльными цветами на подоконниках. Дом плыл сквозь туман тёмный и таинственный, похожий на спящий корабль, и лишь в мансарде горел тёплый янтарный огонёк. Он приблизился к Ване и мальчик увидел, что с крыльца машет ему рукой Фома.

— Нашёлся! Нашёлся! — верещал домовой, не помня себя от радости, и приплясывал на месте.

Старая галка на крыше тоже кричала что-то радостное и шумно хлопала крыльями. Ваня встал на ноги и, путаясь в травах, побежал к дому. Взлетел по ступенькам, прижался к домовому, засмеялся счастливый:

— Я, Фома, испугался. Так испугался, как никогда в жизни… Там говорящая коряга в лесу… Схватить меня хотела. Лес на меня гудел… Бежал, думал, сердце оторвётся… — он стал сбивчиво рассказывать домовому про пережитое за ночь.

За окнами уже совсем рассвело, когда Фома уложил Ваню в постель и напоил чаем с малиновым вареньем. Чашка была большая, горячая, найдёныш пил из неё и улыбался, чувствуя, как уходит из тела дрожь. Едва питьё было выпито, мальчик уронил голову на подушку и уснул. Домовой забрал чашку из ослабевших детских пальчиков, поплотнее укрыл ребёнка одеялом.

— Это ж надо додуматься, лес ругать стал! — сказал домовой, трогая Ванин лоб. — Кто ж в гостях о хозяевах плохо говорит?

Потом, сидя на детской постели, Фома долго смотрел сквозь запотевшие стёкла на багряное рассветное солнце, падающий берёзовый лист, перепархивающих с ветки на ветку весёлых птиц-зарянок, склонившиеся под тяжестью ягод ветки вишен. Он осторожно поглаживал спящего ребёнка по руке, и в бороде его заблудилась тихая улыбка.

Глава 12

Фома не спит и пьёт чай. — Все ищут кошку. — Неблагодарный Голявка. — Война! — Пленение врагов. — Из кого мыши растут? — Фома и мыши в небесах. — Возвращение.

Всю ночь Фоме снились кошмары. Сначала приснилось, что он сундук с крупой, а вокруг него ходят орды мышей с блестящими глазами, острыми зубами и любопытными носами.