|
Дома у него отвисал живот, мерзли ноги и замирал голос: не с кем было разговаривать, отдавать распоряжения, старая мебель и так все знала наперед. Граница между домом и работой проходила где-то в центре города, между каменными плитами рыночной площади, и ему приходилось каждый день ее дважды пересекать. Ежедневное пересечение границы стало почему-то мучительным, и в последнее время Он оттягивал этот момент и заходил в ресторан выпить водки. Первый раз хотел зайти в «Лидо», это питейное заведение было как раз по пути, но счел, что уронил бы себя в своих же глазах, если бы сел за пластиковый, вечно залитый столик, среди немытых мужиков с окраин и вдыхал пивные испарения и дым дешевых сигарет. Поэтому Он заходил в ресторан «В башне», обычно в эту пору еще пустой, где не первой молодости официантка, уже изучившая его привычки, молча ставила перед ним рюмку водки и селедку в сметанном соусе. Он сидел и смотрел через застекленную витрину на сонную захолустную улочку. К чему кривить душой — среди прохожих он высматривал Агни. Сидя в ресторане, Он раздумывал, чем все-таки она занимается, когда не с ним. Существует ли она вообще, есть ли у нее своя кровать, шкаф, в котором хранятся ее смешные штаны, ванная, в которой постоянно живет ее зубная щетка. Он не знал даже ее фамилии. Мог бы навести справки, мог бы выяснить, в конце концов, город небольшой, и в общем-то здесь все знакомы.
— Кто ты? Как ты сюда попала? У тебя есть родители? — допытывался Он вечером, когда она прижималась к нему, сухая и гладкая, как ящерка. Что бы девушка ни ответила, Он и так знал, что она юлит. Она была совершенно чужая, как будто бы слепленная из другой глины, и эта ее чуждость притягивала его до безумия. — А ты-то кто? — отвечала она вопросом. — Как ты сюда попал? Где твои родители? Он рассказывал ей о себе охотнее, чем кому бы то ни было. В этих рассказах Он раскрывался сам для себя и с удивлением отмечал, что всегда был жертвой стечения обстоятельств, случайных встреч, хаотических движений. Потом Он размышлял над этим в ресторане «В башне», когда пил свою рюмку водки. Беседы в постели, когда они лежали, утомленные сексом, были какой-то иной формой любви, пожалуй даже — более совершенной. Чурающейся кокетства, ухищрений, заигрываний. Достаточно было открыть в себе некий шлюз, плотину, заслон и позволить хлынуть словам. А те уже знали, что делать, в какие выстраиваться предложения, какие истории создавать. Он был ей благодарен за то, что она просто лежала и слушала. А может, и не слушала вовсе? Значит, ему нужно было само ее присутствие: ее мальчишеское тело, утонувшее в подушках, ровное горячее дыхание и запах свежесорванных огурцов. Как-то раз Он измерил пальцами ее талию и, когда в следующий раз навещал во Вроцлаве жену, купил ей в универмаге модную юбку в сборку с широким поясом. Она, похоже, обрадовалась, потому что долго разглядывала юбку, каждую мелочь незатейливого покроя, словно видела что-то подобное впервые. Пока девушка примеряла обновку, Он собрал волосы у нее на макушке и завязал в «конский хвост». Именно такой потом ее увидел за витринным стеклом ресторана: она бежала по улице, серая юбка вилась вокруг ее длинных ног. Прежде чем Он успел заплатить и выйти, девушка исчезла. Но все равно Он знал, что она придет вечером, как приходила каждый день. Жену Он увидел на следующий день после операции. Его поразила ее сероватая бледность, и в голове мелькнула мысль, что Она умрет. Было бы нечестно умереть сейчас, в этой неразберихе и молчании. Он действительно испугался, что Она это сделает и оставит его в самый опасный период — когда одна кожа облезла, но еще не выросла новая. Он держал ее руку и звал по имени, пока жена не открыла глаза. Она слабо улыбнулась, а его так растрогало это зрелище, что Он чуть не расплакался. И дал бы волю слезам, если бы они были одни, но рядом, в метре от них, стояли кровати, и на каждой тело женщины — испорченный, мягкий, непрочный механизм, придуманный для того, чтобы переправлять поколения через реку времени, хрупкая ладья, которая плывет с одного берега ночи на другой, и из нее высыпаются люди. |
